Отражается и хорошими и дурными сторонами своими монархическое время. Величайший из римских историков, Корнелий Тацит, по характеру и образу мыслей, близок к людям времен республики. Он – как будто представитель погибших поколений, уцелевший один и живущий между людьми чуждой ему эпохи и чуждых ему понятий.
Корнелий Тацит родился, по-видимому, в Интерамне (Терни) в Южной Этрурии, вероятно, около 55 года нашей эры, и умер, кажется, при императоре Адриане ; точнее этого мы не можем определить год его смерти (ок. 119 г.?). При Веспасиане он занимал некоторые правительственные должности, потом спасся от свирепостей Домициана тем, что держался вдали от общественной жизни. При Траяне , будучи уже человеком пожилых лет, посвятил себя историческим трудам. Если известный в римской литературе «Разговор об ораторах» действительно принадлежал ему, то, вероятно, это был первый его литературный труд, написанный, быть может, при Тите . Но Тацитом ли написано это произведение, вопрос очень спорный.
Публий (или Гай) Корнелий Тацит (лат. Publius Cornelius Tacitus, или Gaius Cornelius Tacitus; середина 50-х - ок. 120 года) - древнеримский историк, один из самых известных писателей античности, автор трёх небольших сочинений («Агри́кола», «Германия», «Диалог об ораторах») и двух больших исторических трудов («История» и «Анналы»).
В молодости Тацит совмещал карьеру судебного оратора с политической деятельностью, стал сенатором, а в 97 году добился высшей магистратуры консула. Достигнув вершин политической карьеры, Тацит воочию наблюдал произвол императоров и раболепство сената. После убийства императора Домициана и перехода власти к династии Антонинов он решился описать события последних десятилетий, но не в русле придворной историографии, а как можно более правдиво. Для этого Тацит скрупулёзно изучал источники и старался восстановить полную картину событий. Накопленный материал историк излагал эффектным языком с обилием кратких отточенных фраз, сторонясь избитых выражений и ориентируясь на лучшие образцы латинской литературы (Саллюстия, Цицерона, Тита Ливия). В своих работах он не всегда был нейтрален, и описание правления императоров Тиберия и Нерона стилизовал под трагедию.
Благодаря таланту писателя, глубокому анализу источников и раскрытию психологии действующих лиц Тацит нередко считается величайшим из римских историков. В Новое время его сочинения обрели популярность в Европе и повлияли на развитие исторической и политической мысли.
Автор небольших сочинений «Беседа об ораторах», «Агрикола», «Германия» и двух монументальных исторических трудов: «История» в 12 книгах (из которых до нас дошли только первые 5 книг) и «Анналы» в 18 книгах (сохранились книги 1-4, 6, 11-16).
Жизнь Тацита протекала в один из самых напряженных периодов истории императорского Рима. Он родился при Нероне и в юные годы стал свидетелем борьбы за власть Оттона, Виттелия и Гальбы. Видных государственных должностей Тацит достиг при Флавиях, был современником новой смены династии при Нерве, эпохи Траяна, полной войн и побед римского оружия, и начала правления Адриана, покровителя искусств и эллинской образованности. Непредсказуемые повороты истории сформировали у Тацита отношение к ней как к великому драматическому действу и придали трагическое звучание его прозе.
Факты биографии Тацита можно восстановить по немногочисленным свидетельствам античных авторов и редким упоминаниям историка о своей жизни. Год рождения Тацита устанавливается, исходя из косвенных данных: известно, что он был возведен в звание квестора в последние годы правления Веспасиана (78 или 79): ему должно было быть 25 лет. Предки Тацита, очевидно, некогда были вольноотпущенниками древнего римского рода Корнелиев; к середине 1 в. его семья достигла благосостояния и уже принадлежала к сословию всадников. Юношеские годы Тацит провел в Риме, где получил блестящее грамматическое и риторическое образование. Среди его друзей был Плиний Младший, который в письмах к Тациту отдает дань ораторскому дару писателя.
Несмотря на постоянную смену верховной власти в Риме, общественная деятельность Тацита складывалась весьма успешно. Он упрочил свое положение удачной женитьбой на дочери полководца Гнея Юлия Агриколы, отмеченного Веспасианом за победы в Британии. При Домициане Тацит был удостоен сенаторского звания, став в 88 претором. В год своей претуры он должен был принимать участие в организации «секулярных игр», празднества, которым император пожелал отметить свое правление.
По окончании претуры Тацит находился на государственном посту в одной из провинций, вероятнее всего, расположенной на севере империи, о чем свидетельствует осведомленность историка о состоянии дел в прирейнских областях Германии. При императоре Нерве в 97 Тацит стал консулом; при Траяне он получил традиционное для бывшего консула годичное наместничество в провинции Азия (112-113 или 113-114). В это время Тациту было немногим более пятидесяти лет. Последующие годы жизни Тацит целиком посвятил литературному труду. Точная дата смерти историка неизвестна.
«История» и «Анналы»
«История» была написана в первом десятилетии II в. От сочинения Тацита сохранились полностью первые 4 книги и большой фрагмент пятой книги, в которых повествуется о событиях в Риме после смерти Нерона (69). Несохранившиеся книги «Истории» должны были охватывать период правления династии Флавиев до 109 года.
«Анналы» («Летопись») создавались позже «Истории», возможно, во втором десятилетии 2 в. Анналы были посвящены событиям предшествующего исторического периода - с 14 по 69, начиная со смерти императора Августа, что отражено в названии книги: «От кончины божественного Августа». Сохранившиеся полностью книги (I-IV, XII-XV) и фрагменты V, VI, XI, XVI книг описывают правление Тиберия, Клавдия и Нерона.
Тацит пишет «о временах, исполненных несчастий, изобилующих жестокими битвами, смутами и распрями, о временах диких и неистовых даже в мирную пору». («История» I, 2.1). Повествование Тацита лишено высокого героического пафоса, который вдохновлял историков, писавших о республиканском Риме. Тациту очевидно крушение основ римского общества, падение нравов, попрание свобод, всеобщее безразличие к судьбе государства. В императорскую эпоху содержанием истории становится борьба за власть, поэтому движение событий Тацит передает через столкновение характеров; драматизм эпохи находит выражение в неповторимом напряженном стиле его прозы. Историк считает, что «золотой век» Рима остался в прошлом, и ощущает свое одиночество в мире, где утрачено само понимание староримских этических идеалов, чуждых эпохе, в которой он жил и творил.
Представление Тацита об идеальном государстве не совпадало с концепцией империи эпохи Адриана. Несмотря на то, что Плиний Младший предрекал «Истории» бессмертие, современники не оценили сочинений Тацита: время созданий монументальных исторических трудов отошло в прошлое. В последующий период Тацит считался трудным по стилю неклассическим автором и был известен только ученым. Рукописи его сочинений постепенно утрачивались: единственная рукопись, сохранившая первые шесть книг «Анналов» (Медицейская I), как и единственная рукопись Малых произведений, относится к 19 веку.
Историческим кредо Тацита обычно считаются его слова, сказанные в начале книги I «Анналов»: «без гнева и пристрастия» (лат. sine ira et studio). Автор выступает как сторонний наблюдатель, а своё отношение он старается выражать косвенно, с помощью риторических приёмов. Известен он и стремлением установить причины событий. Благодаря этому Тацит снискал популярность непредвзятого исследователя истории. Однако в XVIII-XIX веках его объективность была поставлена под сомнение. Особенно активно критиковалось изображение им Тиберия.
Историк отстаивал необходимость придания истории большей роли в обществе. В его время основным инструментом, которым руководствовались образованные люди в государственной деятельности, были прескриптивные философские учения, а не анализ прошлого и извлечение полезных рекомендаций. Учение стоиков предписывало римлянам действовать на благо государства и игнорировать придворные интриги, что критиковалось Тацитом за невозможность оказать влияние на ситуацию. Поэтому он отстаивал идею о необходимости глубокого понимания прошлого, чтобы решать проблемы настоящего. Как и многие другие античные историки, он рассматривал историю как один из способов воздействия на нравы читателей и слушателей. Вследствие этого убеждения он и собирал образцы выдающейся добродетели и выдающегося порока.
Для Тацита характерна высокая оценка роли личности в истории. По Тациту, именно изменение морального облика людей привело к противоречивой политической ситуации в I веке. Он полагает, что каждый человек наделён уникальным характером от рождения, который может или проявляться в полном объёме, или намеренно скрываться. Так, Тацит считает, что все добрые начинания Тиберия были лишь лицемерной ширмой, призванной скрыть его пороки. Большую роль в представлениях Тацита об истории играет особое понимание virtus - набора положительных качеств, свойственных римлянам давних времён, но утерянных современниками историка. По его мнению, в I веке и императоры, и непримиримая им оппозиция в равной степени отреклись от традиционных римских доблестей. Впрочем, он стремится проводить анализ не только психологический, но и социологический.
В работах Тацита встречается терминология, использование которой трактуется некоторыми исследователями как свидетельство циклического понимания истории (прежде всего, saeculum). Дискуссионным остаётся вопрос о влиянии традиционной римской религии на историка, его представлениях о роли богов и судьбы в истории.
Первое печатное издание Тацита было выпущено около 1470 года (по другой версии, в 1472-1473 гг.) Венделином фон Шпейером (да Спира) в Венеции. Фон Шпейер использовал рукопись «Медицейская II», в которой, в частности, отсутствовали книги I-VI «Анналов». В 1472, 1476 и 1481 годах издание фон Шпейера перепечатывалось в Болонье и Венеции. Около 1475-1477 годов Франциском Путеоланом (лат. Franciscus Puteolanus) в Милане было выпущено второе издание, включавшее также «Агриколу». Путеолан исправил ряд неточностей в первом издании, но, по-видимому, не использовал другие рукописи, а лишь провёл филологическую работу. В 1497 году Филипп Пинций (лат. Philippus Pincius) выпустил в Венеции новое издание, основанное на тексте Путеолана. Около 1473 года Кройснером в Нюрнберге было предпринято издание «Германии» на основе другой рукописи, отличной от тех вариантов, которые издавались в Италии. Годом позже отдельное издание «Германии» было выпущено в Риме, а в 1500 году «Германия» на основании третьей рукописи была выпущена Винтербургом в Вене в составе сборника. Первое полное издание сохранившихся трудов Тацита (включая первые шесть книг «Анналов» из рукописи «Медицейская I») было осуществлено в 1515 году ватиканским библиотекарем Филиппо Бероальдо Младшим.
В начале XVI века Беат Ренан издал комментированное издание сочинений Тацита, чем положил начало их активному филологическому изучению. По сведениям И. М. Тронского, оно было издано в 1519 году в Базеле, а по сведениям современного исследователя Рональда Мартина, Ренан выпустил два комментированных издания сочинений Тацита в 1533 и 1544 году. С 1574 года было выпущено несколько изданий сочинений историка под редакцией известного филолога Юста Липсия с комментариями. В 1607 году Курций Пикена (лат. Curtius Pichena) издал во Франкфурте первое издание, основанное на непосредственном изучении различных вариантов рукописей. Однако из-за недостаточного опыта работы со средневековыми рукописями и Пикена, и Липсий соглашались с тем, что рукопись «Медицейская II» была создана в IV-V веках, хотя она писалась более поздним беневентским письмом.
В эпоху классицизма трагические коллизии произведений Тацита привлекали французских драматургов. Антидеспотическая направленность его трудов в эпоху Просвещения рассматривалась как революционная. В России ей отдали дань декабристы и А. С Пушкин (Замечания на «Анналы» Тацита), изучавший исторические сочинения Тацита в период создания «Бориса Годунова». Перевод всех трудов Тацита на русский язык был осуществлен В. И. Модестовым в 1886-87.
Знаменитый римский историк Корнелий Тацит (ок. 55 - раньше 117 гг. н.э.) прошел путь политика, военачальника, писателя. Из многочисленных трудов Тацита до нас дошли "Диалог об ораторах", "Жизнеописание Юлия Агриколы", "О происхождении германцев и местоположении Германии" ("Германия"), "История" и "Анналы". В трех последних трудах содержится большая и актуальная информация о событиях, произошедших в I - начале II в. н.э. в Северном Причерноморье и в Восточной Европе.
Издания:
P. Cornelii Taciti libri qui supersunt / Ed. E. Kostermann. Vol. I-IV. Lipsiae, 1963-1968.
Переводы:
Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах / Изд. подготовили А.С. Бобович, Я.М. Боровский, М.Е. Сергеенко. Л., 1970.
Литература:
Браун 1899; Гревс 1946; Кнабе 1978; Модестов 1864; Тронский 1970. С. 203-247; Benario 1975; Dudley 1968; Martin 1981; Mendell 1957; Syme 1958.
ГЕРМАНИЯ
46. Здесь конец Свебии . Отнести ли певкинов, венедов и феннов к германцам или сарматам, право, не знаю, хотя певкины, которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни, оседлостью и жилищами повторяют германцев. Неопрятность у всех, праздность и косность среди знати. Из-за смешанных браков их облик становится все безобразнее, и они приобретают черты сарматов. Венеды переняли многое из их нравов, ибо ради грабежа рыщут по лесам и горам, какие только ни существуют между певкинами и феннами . Однако их скорее можно причислить к германцам, потому что они сооружают себе дома, носят щиты и передвигаются пешими, и притом с большой быстротой; все это отмежевывает их от сарматов, проводящих всю жизнь в повозке и на коне. У феннов - поразительная дикость, жалкое убожество; у них нет ни оборонительного оружия, ни лошадей, ни постоянного крова над головой; их пища - трава, одежда - шкуры, ложе - земля; все свои упования они возлагают на стрелы, на которые, из-за недостатка в железе, насаживают костяной наконечник. Та же охота доставляет пропитание как мужчинам, так и женщинам; ведь они повсюду сопровождают своих мужей и притязают на свою долю добычи. И у малых детей нет другого убежища от дикого зверя и непогоды, кроме кое-как сплетенного из ветвей и доставляющего им укрытие шалаша; сюда же возвращаются фенны зрелого возраста, здесь же пристанище престарелых. Но они считают это более счастливым уделом, чем изнурять себя работою в поле и трудиться над постройкой домов и неустанно думать, переходя от надежды к отчаянью, о своем и чужом имуществе: беспечные по отношению к людям, беспечные по отношению к божествам, они достигли самого трудного - не испытывать нужды даже в желаниях. Все прочее уже баснословно: у геллузиев и оксионов головы и лица будто бы человеческие, туловища и конечности - как у зверей; и так как ничего более достоверного я не знаю, пусть это останется нерешенным и мною.
(Перевод А.С. Бобовича из: Корнелий Тацит. 1970. I. С. 372-373)
ИСТОРИЯ
I. 79. У всех мысли были заняты гражданской войной, и границы стали охраняться менее тщательно. Сарматское племя роксоланов, предыдущей зимой уничтожившее две когорты и окрыленное успехом, вторглось в Мезию . Их конный отряд состоял из девяти тысяч человек, опьяненных недавней победой, помышлявших больше о грабеже, чем о сражении. Они двигались поэтому без определенного плана, не принимая никаких мер предосторожности, пока неожиданно не встретились со вспомогательными силами третьего легиона. Римляне наступали в полном боевом порядке, у сарматов же к этому времени одни разбрелись по округе в поисках добычи, другие тащили тюки с награбленным добром; лошади их ступали неуверенно, и они, будто связанные по рукам и ногам, падали под мечами солдат. Как это ни странно, сила и доблесть сарматов заключены не в них самих: нет никого хуже и слабее их в пешем бою, но вряд ли существует войско, способное устоять перед натиском их конных орд. В тот день, однако, шел дождь, лед таял, и они не могли пользоваться ни пиками, ни своими длиннейшими мечами , которые сарматы держат обеими руками; лошади их скользили по грязи, а тяжелые панцири не давали им сражаться. Эти панцири , которые у них носят все вожди и знать, делаются из пригнанных друг к другу железных пластин или из самой твердой кожи; они действительно непроницаемы для стрел и камней, но если врагам удается повалить человека в таком панцире на землю, то подняться он сам уже не может. Вдобавок ко всему их лошади вязли в глубоком и рыхлом снегу, и это отнимало у них последние силы. Римские солдаты, свободно двигавшиеся в своих легких кожаных панцирях, засыпали их дротиками и копьями, а если ход битвы того требовал, переходили в рукопашную и пронзали своими короткими мечами ничем не защищенных сарматов, у которых даже не принято пользоваться щитами. Немногие, которым удалось спастись, бежали в болото, где погибли от холода и ран. После того как весть об этой победе достигла Рима, проконсул Мезии Марк Апоний был награжден триумфальной статуей, а легаты легионов Фульв Аврелий, Юлиан Теттий и Нумизий Луп - консульскими знаками отличия. Отон был весьма обрадован, приписал славу этой победы себе и старался создать впечатление, будто военное счастье ему улыбается, а его полководцы и его войска стяжали государству новую славу.
(Перевод Г.С. Кнабе из: Корнелий Тацит. 1970. II. С. 42)
АННАЛЫ
XII, 15. Между тем Митридат Боспорский , который, лишившись трона, не имел и постоянного пристанища, узнает об уходе основных сил римского войска во главе с полководцем Дидием и о том, что в наново устроенном царстве остались лишь неопытный по молодости лет Котис и несколько когорт под начальством римского всадника Юлия Аквилы ; не ставя ни во что ни римлян, ни Котиса, он принимается возмущать племена и сманивать к себе перебежчиков и, собрав в конце концов войско, прогоняет царя дандаров и захватывает его престол. Когда это стало известно и возникла опасность, что Митридат вот-вот вторгнется в Боспорское царство, Котис и Аквила, не рассчитывая на свои силы, тем более что царь сираков Зорсин возобновил враждебные действия против них, стали искать поддержки извне и направили послов к Эвнону , правившему племенем аорсов. Выставляя на вид мощь Римского государства по сравнению с ничтожными силами мятежника Митридата, они без труда склонили Эвнона к союзу. Итак, было условлено, что Эвнон бросит на врага свою конницу, тогда как римляне займутся осадою городов.
16. И вот, построившись походным порядком, они выступают: впереди и в тылу находились аорсы, посередине - когорты и вооруженные римским оружием отряды боспорцев. Враг был отброшен, и они дошли до покинутого Митридатом вследствие ненадежности горожан дандарского города Созы ; было принято решение им овладеть и оставить в нем гарнизон. Отсюда они направляются в земли сираков и, перейдя реку Панду , со всех сторон подступают к городу Успе , расположенному на высоте и укрепленному стенами и рвами; впрочем, его стены были не из камня, а из сплетенных прутьев с насыпанной посередине землей и поэтому не могли противостоять натиску нападавших, которые приводили в смятение осажденных, забрасывая их с возведенных для этого высоких башен пылавшими головнями и копьями. И если бы ночь не прервала сражения, город был бы обложен и взят приступом в течение одного дня.
17. На следующий день осажденные прислали послов, просивших пощадить горожан свободного состояния и предлагавших победителям десять тысяч рабов. Эти условия были отвергнуты, так как перебить сдавшихся было бы бесчеловечной жестокостью, а сторожить такое множество - затруднительно: пусть уж лучше они падут по закону войны; и проникшим в город с помощью лестниц воинам был подан знак к беспощадной резне. Истребление жителей Успе вселило страх во всех остальных, решивших, что больше не стало безопасных убежищ, раз неприятеля не могут остановить ни оружие, ни крепости, ни труднодоступные и высокогорные местности, ни реки, ни города. И вот Зорсин после долгих раздумий, поддержать ли попавшего в беду Митридата или позаботиться о доставшемся ему от отца царстве, решил, наконец, предпочесть благо своего народа и, выдав заложников, простерся ниц перед изображением Цезаря, что принесло великую славу римскому войску, которое, одержав почти без потерь победу, остановилось, как стало известно, в трех днях пути от реки Танаиса . Однако при возвращении счастье изменило ему: несколько кораблей (ибо войско возвращалось морем) выбросило к берегу тавров, и их окружили варвары, убившие префекта когорты и множество воинов из вспомогательного отряда.
18. Между тем Митридат, не находя больше опоры в оружии, задумывается над тем, к чьему милосердию он мог бы воззвать. Довериться брату Котису, в прошлом предателю, в настоящем - врагу, он опасался. Среди римлян не было никого, наделенного такой властью, чтобы его обещания можно было счесть достаточно вескими. И он решил обратиться к Эвнону, который не питал к нему личной вражды и, недавно вступив с нами в дружбу, пользовался большим влиянием. Итак, облачившись в подобавшее его положению платье и придав своему лицу такое же выражение, он вошел в покои царя и, припав к коленям Эвнона, сказал: "Пред тобою добровольно явившийся Митридат, которого на протяжении стольких лет на суше и на море преследуют римляне; поступи по своему усмотрению с потомком великого Ахемена - лишь одного этого враги не отняли у меня".
19. Громкое имя этого мужа , лицезрение превратностей дел человеческих и его полная достоинства мольба о поддержке произвели сильное впечатление на Эвнона, и тот, подняв Митридата с колен, хвалит его за то, что он предпочел предаться племени аорсов и лично ему, Эвнону, дабы с их помощью испросить примирения. И Эвнон отправляет к Цезарю послов и письмо, в котором говорилось так: "Начало дружбе между римскими императорами и царями великих народов кладется схожестью занимаемого ими высокого положения; но его с Клавдием связывает и совместно одержанная победа. Исход войны только тогда бывает истинно славным, когда она завершается великодушием к побежденным - так и они ничего не отняли у поверженного ими Зорсина. Что касается Митридата, заслужившего более суровое обхождение, то он, Эвнон, просит не о сохранении за ним власти и царства, но только о том, чтобы его не заставили следовать за колесницею триумфатора и он не поплатился своей головой".
20. Однако Клавдий, обычно снисходительный к чужеземной знати, на этот раз колебался, что было бы правильнее, принять ли пленника, обязавшись сохранить ему жизнь, или захватить его силой оружия. К последнему его толкала горечь нанесенных ему оскорблений и жажда мести; но возникали и такие возражения: придется вести войну в труднодоступной местности и вдали от морских путей; к тому же цари в тех краях воинственны, народы - кочевые, земля - бесплодна; медлительность будет тягостна, а торопливость чревата опасностями; победа обещает мало славы, а возможное поражение - большой позор. Не лучше ли поэтому удовлетвориться предложенным и оставить жизнь изгнаннику, который, чем дольше проживет в унижении, тем большие мучения испытает. Убежденный этими соображениями, Клавдий ответил Эвнону, что, хотя Митридат заслуживает наистрожайшего примерного наказания и он, Клавдий, располагает возможностью его покарать, но так уже установлено предками: насколько необходимо быть непреклонным в борьбе с неприятелем, настолько же подобает дарить благосклонность молящим о ней - ведь триумфы добываются только в случае покорения исполненных силы народов и государств.
21. После этого Митридат был выдан римлянам и доставлен в Рим прокуратором Понта Юнием Цилоном. Передавали, что он говорил с Цезарем более гордо, чем надлежало бы в его положении, и получили известность такие его слова: "Я не отослан к тебе, но прибыл по своей воле; а если ты считаешь, что это неправда, отпусти меня и потом ищи". Он сохранял бесстрастное выражение лица и тогда, когда, окруженный стражею, был выставлен напоказ народу у ростральных трибун. Цилону были определены консульские отличия, Аквиле - преторские.
(Перевод А.С. Бобовича из: Корнелий Тацит. 1970. I. С. 202-204)
Публий или Гай Корнелий Тацит (лат. Publius Cornelius Tacitus или Gaius Cornelius Tacitus) — древнеримский историк (ок. 56 — ок. 117 н. э.).
Родился, предположительно, в южной Галлии, в знатной семье. Получил образование, затем поступил на государственную службу, последовательно занимая, в частности, посты квестора, претора и консула. В 98 г. опубликовал трактат «О происхождении германцев и местоположении Германии» (De origine, moribus ac situ Germanorum).
Затем в период с 98 по 116 г. создаёт два своих главных произведения — «Историю» (Historiae) (из 14 книг, охватывающих период с 69 по 96 гг., сохранились книги I-IV и частично V) и «Анналы» (Annalium ab excessu divi Augusti) (16 книг, охватывающих период с 14 по 68 г; сохранились книги I-IV и частично V, VI, XI и XVI).
Жизнь Тацита не может быть воспроизведена с точностью и полнотою.
Родился Тацит около 55 г. н. э.
Детство его протекало во времена Нерона.
Согласно вкусам эпохи, он получил тщательное, но чисто риторическое образование.
В 78 г он женился на дочери известного полководца Агриколы; был в дружеских отношениях с Плинием Младшим, который передал ценные подробности о его жизни.
Цветущий возраст Тацита совпал с правлением первых Флавиев; он начал службу при Веспасиане. Тит предоставил ему квестуру (около 80 г.), то есть ввел его в сенаторское сословие.
При Домициане Тацит был претором (Тас., Hist., I,1); после 88-го г. отправлял какую-то должность в провинциях (может быть, был легатом в Бельгике).
Возвратившись в Рим, Тацит среди террора Домициановой тирании был вынужден устраниться от участия в делах. Оставаясь безмолвным наблюдателем совершавшихся в столице мрачных событий, он почувствовал призвание углубиться в историческую работу.
При Нерве в 97 г. Тацит был консулом.
В царствование Траяна он исправлял должность проконсула Азии; при Траяне же написаны главные труды Тацита.
Умер он вскоре после вступления на престол Адриана (ок. 120 г.).
Богатый жизненный опыт, запечатлевшийся в его высоко настроенной душе; яркие воспоминания старших современников о начале империи, прочно усвоенные его глубоким умом; внимательное изучение исторических памятников — все это дало ему большой запас сведений о жизни римского общества в I в. н. э.
Проникнутый политическими принципами старины, верный правилам древней нравственности, Тацит чувствовал невозможность осуществить их на общественном поприще в эпоху личного правления и развращенных нравов; это побудило его служить благу родины словом писателя, повествуя согражданам об их судьбах и поучая их добру изображением окружавшего зла: Тацит стал историком-моралистом.
Литературная деятельность Тацита в юные годы выражалась лишь в составлении речей для процессов, которые он вел как защитник или обвинитель.
Практика убедила его, что во время господства монархии не может процветать свободное красноречие, и доказательству этой мысли посвящено его первое сочинение — рассуждение о причинах упадка ораторского искусства «Dialogus de oratoribus» (около 77 г.).
Это очень небольшая работа (42 гл.), написанная изящным языком (еще цицероновским, хотя и обнаруживающим признаки оригинального стиля позднейших сочинений Тацита), не только ценная в литературном отношении, но и богатая историческими данными.
Изложение прочувствованное, тонкое, остроумное, но еще лишенное горечи; ряд живых типических образов представителей римской образованности проходит перед глазами читателя.
Появление исторических трудов Тацита относится ко времени царствования Траяна, когда справедливость и мягкость правителя обеспечила свободу слова (см. Тас., Hist., I, 1). Он начал с двух («монографических») очерков, появившихся в 98 г.
Первый — жизнеописание Агриколы («De vita et moribus Julii Agricolae», 46 глав), написанное с целью воздать хвалу его гражданским доблестям и военным подвигам. Сочинение это изобилует материалом для знакомства с эпохой вообще. Автор сообщает важные сведения о населении Британских о-вов и о нравах римского общества во время Домициана.
Построение рассказа напоминает манеру Саллюстия. Язык не чужд искусственности, смягчаемой теплотою тона и богатством живописи. Фигура героя и фон, на котором она рисуется, написаны мастерски.
По мысли Тацита, хорошие люди могут жить и действовать и при худых государях; силою духа в подвигах для процветания государства и стойким воздержанием от участия в злодеяниях тиранов они приобретают славу для себя и показывают другим добрый пример. Здесь чувствуется уже любимая философско-историческая идея Тацита.
В том же году Тацит издал свою небольшую, но знаменитую «Германию» — «De o rigine, situ, moribus ac populis Germanorum» (46 гл.). В ней рассматривается сначала быт (экон., сем., соц., полит, и религ.) германцев, затем описываются особенности учреждений отдельных племен. Ученые много спорили о «Германии».
Одни утверждали, что это только политический памфлет, написанный с целью удержать Траяна от гибельного похода вглубь Германии рассказом о силе ее племен.
Другие считают ее сатирою на римские нравы или утопией политического сентименталиста, видевшего золотой век в первобытном неведении. Правильным можно назвать лишь тот взгляд, который считает сочинение Тацита серьезным этнографическим этюдом о жизни народов, начинавших играть видную роль в римской истории.
Составленная на основании если не личных наблюдений, то сведений из первых рук и изучения всего раньше написанного о предмете, «Германия» является важным дополнением к главным историческим сочинениям Тацита.
Для науки о германских древностях большое счастье, что во главе ее источников стоит замечательное произведение, дающее возможность изучать историю Германии с I в. от Р. Х.; в нем сообщаются незаменимые данные, хотя и затемненные некоторою манерностью и аллегоричностью изложения, вызвавшей бесконечные контроверзы.
Разногласия в оценке «Германии» Тацита вытекают из того, что моралистический элемент в ней еще более силен, чем в «Агриколе»: римлянин, встревоженный бедствиями родины, невольно строит печальные антитезы между слабостью соотечественников и силою угрожающего им неприятеля.
Но изображение у Тацита нравов полудиких соседей — далеко не идиллическое; глубокою историческою прозорливостью звучат слова (гл. 33), в которых автор выражает пожелание, чтобы не прекращались междоусобия германских варваров, ибо раздоры внешних врагов отдаляют наступление грозного рока, который готовят государству его внутренние неустройства.
Главным трудом Тацита была задуманная им общая история его времени. Первоначально он предполагал дать рассказ о жестоком царствовании Домициана и в виде успокаивающего контраста — о более счастливом царствовании Траяна; но он почувствовал потребность раздвинуть рамки и перспективу, и разросшийся план охватил всю эпоху принципата от смерти Август; история Траяна должна была составить конечное звено обширной историографической схемы, примыкающей к обозрению времени Августа, уже данному предшествующими историками.
Выполнены автором лишь две части программы. Прежде всего он написал (между 104 и 109 г.) обозрение (в 14 книг) событий от воцарения Гальбы до смерти Домициана; это так называемые «Истории» (Historiae). До нас дошли лишь первые 4 книги и часть пятой, охватывающие смутное время Гальбы, Отона и Вителлия до вступления во власть Веспасиана (69 и 70 гг.).
Рассказ ведется с большой подробностью; блестящее изложение, основанное на близком знакомстве автора с предметом, полно глубокого интереса. Самым зрелым произведением Тацита, истинным венцом его историографической деятельности должен быть назван последний его труд — «Летопись» (Annales).
Он появился между 110 и 117 гг. и содержит историю римской империи во времена Тиберия, Калигулы, Клавдия и Нерона («ab excessu divi Augusti»), Из 16 книг сохранились первые 4, начало 5-й, часть 6-й и 11-16. Все индивидуальные черты автора особенно ярко обнаруживаются в этом замечательнейшем его труде.
Неосновательно также мнение, что Тацит заимствовал свое изложение из какого-нибудь одного источника, как Плутарх в своих биографиях, подвергая его лишь литературной переработке. «Анналы» опираются на основательное изучение многочисленных письменных памятников и устных рассказов; сведения черпались автором отчасти даже из документов официального характера (сенатских протоколов, ежедневной римской газеты и т. д.).
Мировоззрение Тацита лучше всего познается из его историографических взглядов. Он является типичным представителем римской образованности, но вместе с тем в нем обнаруживаются черты своеобразной и могучей индивидуальности.
Тацит был глубоким идеалистом, но, как у большинства историков древности, идеализм его подрывается пессимистическим настроением: он сомневается в прогрессе и потому является консервативным защитником доброго старого времени. Изображая республику, он выдвигает как основную черту этой героической для него эпохи не свободу, а древнеримскую доблесть (virtus).
Такая точка зрения вызывала в Таците недоверие к демократии. Доблестными не могут быть все: народ, толпа — сила темная и слепая (Ann., XV, 16); носителями добродетели всегда были благородные (nobiles). Тацит знал недостатки всех трех известных в его время основных форм правления — монархии, аристократии и демократии (Ann., IV, 33), но отдавал предпочтение второй: знатные — это лучшие, и благо народу, когда власть в их руках.
Тацит, по происхождении чуждый нобилитету, был искренним защитником цицероновского идеала в эпоху уже сложившегося принципата, когда защитники павшего порядка слагали головы на плахе, когда даже друг Тацита, Плиний Младший, признавал себя приверженцем нового строя. Последний «идеолог старой аристократической республики» на вопрос: отчего она погибла? отвечал: «потому, что правящая знать потеряла свою virtus».
В качестве силы, управляющей историческими процессом, выставляется, таким образом, этико-психологический момент; построение автора объединяется моралистическим прагматизмом; источник исторических перемен он видит в деятельности руководящих групп, ведущих государство к добру или злу, смотря по уровню нравственности своих вождей. Тацит сам ясно понимает и откровенно показывает необходимость утверждения в Риме монархии (см. A n., IV, 33; Hist., I, 16).
Он оценивает дело Августа как благодеяние для римского мира, утомленного войной и эксплуатацией неспособных и алчных правителей (Ann., I, 2; Hist. I,1). Но суровая совесть писателя не хочет примириться с падением республики, и проницательный взгляд историка предугадывает надвигающиеся бедствия.
Правители с высокою душою редко рождаются в развращенном обществе; государство отдано в руки жестоких и распутных деспотов, которые легко господствуют над невежественною чернью и не встречают сопротивления в знатных, ищущих лишь наживы и карьеры, когда раболепствует даже сенат, исконный оплот гражданской чести и свободы.
В силу своего староримского склада мысли Тацит не мог усмотреть прогрессивных течений, поддержанных империей и укрепивших ее. Новый режим окрашивается в его глазах лишь кровью его жертв и оргиями во дворце Цезарей; его кругозор не заходит за пределы центра римского мира, и звуки новой жизни, зарождавшейся в провинциях, не доходят до его ушей. Тацит ужасается победою зла и пишет историю, чтобы, изображая беду, научить ее исправлению (Ann., III, 65; IV, 33; Hist., III, 51).
Такая задача летописания вызывает в нем почти религиозное одушевление; но он недоумевает, как осуществить избранное призвание. Он уже не верит, как Геродот, что народ его — избранник богов. Пути божества для него загадка: он рисует себе его скорее мстительным, чем милостивым.
С другой стороны он не умеет, как Фукидид, верить в спасительную силу общественных условий. Не научился он понимать значение и коллективных факторов жизни. История рисуется в его потрясенной душе как мрачная и страшная трагедия. Государство нельзя спасти; остается искать достойный выход для личности. Это нелегко было сделать в той культурной среде, которая окружала Тацита.
Члены принципиальной оппозиции цезаризму не имели готовой программы. В них не выработался тот дух непоколебимой пассивной борьбы за идею против насилия, который впервые создан был христианством; дорога заговоров казалась низкою их моральному ригоризму; над ними тяготела античная идея «верности государству» и мешала им стать открытыми революционерами.
Жизнь их была проникнута тяжелой личной драмой: совесть упрекала их в содействии деспотизму непротивлением его жестокостям (Agric., 45). Тацит стремится «покориться судьбе», говорит, что надо желать хороших государей, но переносить пороки худых, как неустранимые грозные явления природы (Hist., IV, 8; 74).
Он восхищается героизмом людей, подобных Тразее, но не одобряет их бесполезного самоотвержения (Agric., 42). Он старается найти между безнадежной борьбой и позорным раболепством средний путь, чистый от низости и свободный от опасности (Ann., IV, 20). Образцом такого поведения Тацит ставит Агриколу; идейный республиканец, он силится стать честным слугою империи.
В конце концов он не выдерживает такого положения; в самом его тоне звучит внутренний разлад между благородными инстинктами нравственного человека и рассудочными доводами благоразумного политика. Вот отчего грусть разлита по произведениям Тацита; только это не безразличная меланхолия усталой старости, а горячее волнение оскорбленного, но любящего и жизненного сердца.
Дух его ищет утешения в философии, против которой деловитый римский ум обыкновенно чувствует предубеждение (Agric., 4). Больше всего подходит к его темпераменту стоическая доктрина, рекомендующая выработку твердости воли в личной жизни и смерти. В трагическом кризисе, который переживал Тацит, это соответствовало непреклонной основе его души.
Одобряя стоицизм как лучшую нравственную опору (Ann., IV, 5), Тацит не усваивает, однако, характерного для него презрения к миру; учение стоиков вносит в мысль Тацита только гуманную струю, предвкушение «общечеловечности» среди античных национальных и сословных предрассудков и религиозных суеверий, от которых не свободен и сам Тацит.
Всего замечательнее в мировоззрении Тацита пробуждающееся в нем рядом с разочарованием в близости лучшего будущего для его родины преклонение перед духовною силою человеческой личности. Возникающая, может быть, бессознательно, из-под пессимизма вера в могущество свободной воли, проникнутой решимостью служить добру, открывает ему цель изучения истории и смысл самой жизни.
Такая вера борется в сочинениях Тацита с безнадежностью отчаяния и, может быть, дает ему энергию видеть в деле писателя гражданский долг. Он сознает, что историку эпохи империи трудно воздвигнуть своему времени такой блестящий памятник, как историку славных деяний республиканского прошлого (Ann., IV, 32).
Но он думает, что много можно совершить важного и здесь: пусть историк мрачных событий века Цезарей прославляет доблестных людей, выставляет порочных к позорному столбу, чтобы воспитывать мужественных и честных деятелей (Ann. III, 65).
Наблюдая тиранию, которая хочет поработить сенат и народ, наложить молчание на просвещенных людей, писатель озаряется надеждой, что никогда не удастся деспотизму раздавить сознание человеческого рода (Agric., 2), то есть сокрушить силу независимой мыслящей личности (ср. Тас. Hist., III, 55). Только что указанную черту следует назвать главным признаком ярко выраженной «индивидуальности» Тацита в его римском мировоззрении.
Внутренние и внешние особенности исторических сочинений Тацита выясняются из знакомства с характером его и точкой зрения на дело историка. Тацит хочет изображать прошлое беспристрастно («sine ira et studio»; Ann. I, 1); он стремится хорошо знать, что происходило, и справедливо судить о том, что сообщает («Hist." I, 1), так как одна правда может учить добру.
Он собирает возможно больше сведений, но будучи все-таки больше «учителем», чем «ученым», не видит необходимости изучать источники в безусловной полноте, а довольствуется материалом, наиболее подходящим для его моралистической цели.
Он желает не только рассказывать факты, но и объяснять их причины (Hist., I, 4). Критика его слаба: он легко принимает то свидетельство, которое психологически кажется ему вероятным; воображение у него подчиняет себе иногда разум. Он не умеет объективно отделить данные источника от собственного суждения.
Добросовестность и искренность его безукоризненны, но под влиянием страсти он нередко преувеличивает темные (Тиберий) или светлые (Германик) стороны личностей, становится субъективным и тенденциозным при оценке событий. Впрочем, указанные недостатки проявляются у Тацита в частностях, общая же картина, рисуемая им, обыкновенно верна в своей основе; он обладал чувством исторической правды.
У него нельзя найти широкого изображения культурной жизни всего римского мира; социально-экономические процессы, соединявшие тогда в один громадный организм отдельные части империи и обновлявшие в ней прогресс, ему непонятны или неизвестны.
Но Тацит — превосходный историк нравов, политической и духовной культуры старого римского общества и вместе с тем великий психолог личностей, а также, отчасти, коллективных движений групп и масс. У него много данных для истории учреждений; он оригинально знакомит с жизнью инородцев Востока и Запада.
Из сочинений его можно почерпнуть полезные сведения даже по социальной истории, если вчитываться в них при свете других памятников римской старины.
В общем труды Тацита — не только замечательные литературные произведения, но и первостепенный исторический источник. Стиль Тацита ставит его в ряду первых светил всемирной литературы. Трудно оставаться равнодушным к обаянию его речи.
Это не спокойное сияние изложения Ливия; это — бурная смена то ярких, то темных красок, отражающих в чудных сочетаниях волнения эпохи. Это истинно драматический язык, оригинальное зеркало событий и отношения к ним автора, возмущенный голос благородного человека, оскорбленного разладом действительности с идеалом, гражданина, пораженного упадком великого народа.
Автор неослабно участвует сердцем в своем повествовании, и это участие воплощается в бесконечном разнообразии оттенков выразительного, властного слова, то величественного и строгого, то пылкого и негодующего, то умиленного, смотря по характеру изображаемого предмета. Упрекали Тацита в риторизме, искажающем истину в угоду эффекта.
В самой природе таланта Тацита крылось могучее творческое начало; кроме того, он думал, что красота содействует правде, и потому не удерживал своей фантазии от украшения рассказа жемчужинами сильного и гибкого слога, отличающегося как смелостью рисунка, так и своеобразною колоритностью цветов.
Риторическое образование дало Тациту богатый запас стилистических приемов, но он не следовал школьным шаблонам и выработал неподражаемый, ему одному свойственный язык.
Всегда строго выбирая слова и речения, Тацит тщательно избегает низкого, пошлого и мелкого, постоянно держится на высоте великого, славного, поднимающего душу и непобедимо очаровывает роскошью поэтических образов. Сжатость его изложения, содержательность фразы, густота мысли с первого взгляда иногда ощущаются как искусственная запутанность, неумеренное нагромождение материала и рассуждения.
Легко, однако, осилить эту первую трудность — и тогда перед читателем обнаруживаются превосходные качества произведения, великолепного как твердый и вместе с тем тонкий металл или мрамор, чудный по природе и замечательно обработанный.
Книга римского историка становится источником плодотворного научного труда и чистого духовного наслаждения: в древнем писателе, истинном сыне своего времени, чувствуется близкий и нам человек, мощный гений которого силою страдания за родину научился понимать вечные идеи.
Судьбы сочинений и влияние Тацита подвергались из века в век сильным колебаниям. Уже современники признавали талант его; Плиний Младший предсказывал ему бессмертие. Но пророчество исполнилось не сразу.
Испорченный вкус ближайших потомков предпочитал возвышенному и строгому историку легких биографов-анекдотистов. Только Аммиан Марцеллин (IV в.) подражал Тациту; Сидоний Аполлинарий (V в.) высказывал ему одобрение. Христианских писателей (Тертуллиана, Орозия) в нем отталкивало непонимание новой веры.
Таким образом, Тацит мало повлиял на духовное развитие древнего мира, хотя император, носивший его имя, заботился о распространении его сочинений. Стало быть, тогда уже существовало их полное собрание, от которого исходят позднейшие тексты.
С V в. наступает эпоха забвения Тацита; уже Кассиодор едва знает его. В средние века рукописи его покоились во мраке монастырских книгохранилищ, редко упоминаемые летописцами (напр. Рудольфом Фульдским в IX в.). Только с XIV в. они вновь появляются на свет, и открывается эра нового влияния Тацита.
Его читает Боккаччио и знают гуманисты XV в. (Пикколо); рукописи его разыскивают ученые (Поджио); светские меценаты и папы (Николай V в. XV, Лев X в. XVI в.) дают средства на это. Сочинения Тацита начинают печататься (с 1469 г.) и с XVI в. являются предметом все растущего интереса политиков (напр. итал. историк Гвиччардини), ученых (голл. филолог Липсий, 1574) и писателей различных стран.
Тогда уже возникают многочисленные издания и толкования. В XVII в. Тацит становится очень популярным во Франции именно с литературной стороны: он привлекает французских филологов и вдохновляет поэтов (Корнеля, Расина).
Век просвещения (XVIII-й) высоко ценит Тацита, как защитника свободы. Вольтер отдает честь его таланту; Монтескье на нем основывает свое понимание истории Рима. Руссо и энциклопедисты находят много духовного сродства с ним. Он снова одушевляет поэтов (Альфиери, Мари-Жозеф Шенье).
Сильный философский и политический интерес к Тациту переходит в XIX в.; как «мстителя народов против тиранов» (слова Шатобриана) его ненавидит Наполеон I. Начинается эпоха специального научного изучения Тацита как писателя (это преимущественно заслуга немецкой филологии), а также критики его исторических взглядов.
Начиная с Монтескье, историю римской империи изображали по Тациту, и только в свете новых открытий и построений была обнаружена односторонность его мнений и установлена правильная точка зрения на всемирно-историческую роль империи (Амедей Тьерри и Фюстель де Куланж во Франции, Меривэль в Англии, Моммзен и его школа в Германии).
Это, однако, не уменьшило высокого уважения к Тациту современной науки; в ее глазах он по-прежнему остается крупным историком, первоклассным писателем («Микеланджело литературы») и глубоким мыслителем, сочинения которого красотою и богатством содержания, по словам Грановского, доставляют наслаждение, подобное тому, которое дает Шекспир.