Ты - не раб!
Закрытый образовательный курс для детей элиты: "Истинное обустройство мира".
http://noslave.org
Материал из Википедии - свободной энциклопедии
| Крейсера | |
| Обложка книги издательства "АСТ" |
|
| Жанр: | |
|---|---|
| Язык оригинала: | |
| Дата написания: | |
| Дата первой публикации: | |
| Издательство: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Цикл: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Предыдущее: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Следующее: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
|
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
|
«Крейсера» - исторический роман Валентина Пикуля . Время событий произведения - Русско-японская война 27 января [9 февраля ] - 23 августа [5 сентября ] ), а также несколько лет до и после войны. Место действия - Владивосток , показаны события в Порт-Артуре , частично в самой Японии.
Сюжет
Главный герой романа - Сергей Николаевич Панафидин - служит мичманом на крейсере «Богатырь », но перед самым началом войны переводится на «Рюрик ». Он влюблен в местную кокетку Вию Францевну Парчевскую, за которой ухаживает однокурсник Панафидина - Игорь Житецкий. Именно Житецкий становится антиподом главного героя. Трусливый, склонный к карьеризму, Житецкий всеми силами подлизывается к начальству, надеясь на особые привилегии. Панафидин волею случая обзаводится верным другом, матросом Шаламовым. Шаламов, будучи пьяным, напал на Панафидина, когда тот пытался его успокоить. Но Панафидин не выдает матроса начальству, на прямой вопрос «кто из матросов провинен» сказав, что в крейсерской команде не узнает преступника. Шаламов боготворит Панафидина, всячески стараясь ему помочь. В то же время, без объявления войны Япония нападает на Россию , их первостепенные задачи - захватить Владивосток и Порт-Артур . 1-я Тихоокеанская эскадра заперта японскими кораблями около Порт-Артура, оборону Владивостока держат лишь три крейсера: «Рюрик », «Россия », и «Громобой ». Несмотря на бездарное руководство высших чинов, несогласованность военных действий, очевидный технический перевес японских кораблей, Владивосток продолжает упорно сопротивляться.
Из всего русского флота лишь крейсерский отряд Владивостока («Россия», «Громобой», «Рюрик») сохраняет свободу действий и за первые 6 месяцев войны несколько раз переходит в наступление против японского флота.
Контр-адмирал Витгефт в Порт-Артуре принимает решение прорываться к Владивостоку, из которого ему навстречу выдвигается Владивостокская эскадра. Попытка прорыва во Владивосток проваливается. Владивостокские крейсера обнаружены и атакованы эскадрой японского адмирала Камимуры . «Рюрик», на котором служит Панафидин, получает огромные повреждения, корабль лишен управления. По приказу адмирала Иессена «Россия» и «Громобой» неоднократно предпринимали попытки прикрыть крейсер, оттеснить японские корабли от «Рюрика» и отвлечь огонь на себя, но в результате под сильным огнём японцев, с большими повреждениями и жертвами среди членов команд, были вынуждены уйти от места боя. В бою погибает практически вся команда корабля, погибает каперанг Трусов - командир «Рюрика». На глазах Панафидина умирает его кузен Плазовский. Палуба становится мокрой от крови, трупы убирать некому.
«Рюрик» тонет, главный герой с остатками выжившей команды попадает в плен к японцам. Уже в плену Панафидин узнает, что Порт-Артур сдан японцам. Попав в плен, Панафидин вместе с выжившим Шаламовым готовятся к побегу. Несмотря на прекрасные условия содержания, все пленники рвутся на Родину. Побег главного героя не удаётся, уже ближе к границе его и Шаламова арестовывают японцы. На этот раз условия жизни в плену ужасные: Панафидин содержится в тюрьме, как преступник. Но спустя почти год ему таки удаётся бежать, он навсегда расстается с Шаламовым. Обманным путём прибыв в Россию, Панафидин понимает, что он никому не нужен. Российский флот полностью разгромлен, в командах нет вакансий. Доходит до того, что Панафидину ставят в вину его побег из плена. С трудом Панафидин находит вакантное место в команде подлодки, на которых служили в то время только сумасшедшие, ибо подлодки были ненадежны, тонули через раз, но другого выбора у главного героя нет. Панафидин впадает в депрессию, ему невыносимо, что он никому не нужен, что Отечество больше не нуждается в нём. Ему отказывают в получении ордена Владимира с мечами. На улице он встречает Житецкого и видит на нём тот самый орден Владимира. Панафидин вспоминает, как ещё в начале войны его фамилия была зачеркнута в списках на награждение. А вместо него был вписан Житецкий. И вот сейчас он понимает: ему, всю войну сражавшемуся с врагами и выдержавшему все тяготы плена не дали ничего, а штабная крыса Житецкий, ни разу не вступивший на палубу корабля во время войны, получает этот почетный орден. Панафидин не выдерживает и срывает орден с мундира Житецкого со словами: «Ты не имеешь права их носить». Утром в комнату Панафидина является секундант Житецкого и говорит, что он вызван на дуэль. В дуэли первый выстрел производит Житецкий, Панафидин стоит еще минуту и падает. В кармане его мундира нашли выписку из какой-то книги: «Россия безразлична к жизни человека и к течению времени. Она безмолвна. Она вечна. Она несокрушима… »
В конце книги говорится, что могила Панафидина была заброшена, а потом и вовсе утеряна.
Напишите отзыв о статье "Крейсера (роман)"
Примечания
См. также
- Степанов А.И. «Порт-Артур»
- Новиков-Прибой А.С. «Цусима »
Отрывок, характеризующий Крейсера (роман)
Я тихо подошла к бабушке и, как обычно, начала около неё крутиться, стараясь придумать, как бы ей всё это получше преподнести.– Ну, что, пойдём что-ли?.. – спокойно спросила бабушка.
Я ошарашено на неё уставилась, не понимая каким образом она могла узнать, что я вообще куда-то собралась?!.
Бабушка хитро улыбнулась и, как ни в чём не бывало, спросила:
– Что, разве ты не хочешь со мной пройтись?
В душе возмутившись такому бесцеремонному вторжению в мой «частный мысленный мир», я решила бабушку «испытать».
– Ну, конечно же хочу! – радостно воскликнула я, и не говоря куда мы пойдём, направилась к двери.
– Свитер возьми, вернёмся поздно – прохладно будет! – вдогонку крикнула бабушка.
Тут уж я дольше выдержать не могла...
– И откуда ты знаешь, куда мы идём?! – нахохлившись, как замёрзший воробей, обижено буркнула я.
Так у тебя ж всё на лице написано, – улыбнулась бабушка.
На лице у меня, конечно же, написано этого не было, но я бы многое отдала, чтобы узнать, откуда она так уверенно всегда всё знала, когда дело касалось меня?
Через несколько минут мы уже дружно топали по направлению к лесу, увлечённо болтая о самых разнообразных и невероятных историях, которых она, естественно, знала намного больше, чем я, и это была одна из причин, почему я так любила с ней гулять.
Мы были только вдвоём, и не надо было опасаться, что кто-то подслушает и кому-то может быть не понравится то, о чём мы говорим.
Бабушка очень легко принимала все мои странности, и никогда ничего не боялась; а иногда, если видела, что я полностью в чём-то «потерялась», она давала мне советы, помогавшие выбраться из той или иной нежелательной ситуации, но чаще всего просто наблюдала, как я реагирую на, уже ставшие постоянными, жизненные сложности, без конца попадавшиеся на моём «шипастом» пути. В последнее время мне стало казаться, что бабушка только и ждёт когда попадётся что-нибудь новенькое, чтобы посмотреть, повзрослела ли я хотя бы на пяту, или всё ещё «варюсь» в своём «счастливом детстве», никак не желая вылезти из коротенькой детской рубашонки. Но даже за такое её «жестокое» поведение я очень её любила и старалась пользоваться каждым удобным моментом, чтобы как можно чаще проводить с ней время вдвоём.
Лес встретил нас приветливым шелестом золотой осенней листвы. Погода была великолепная, и можно было надеяться, что моя новая знакомая по «счастливой случайности» тоже окажется там.
Я нарвала маленький букет каких-то, ещё оставшихся, скромных осенних цветов, и через несколько минут мы уже находились рядом с кладбищем, у ворот которого... на том же месте сидела та же самая миниатюрная милая старушка...
– А я уже думала вас не дождусь! – радостно поздоровалась она.
У меня буквально «челюсть отвисла» от такой неожиданности, и в тот момент я видимо выглядела довольно глупо, так как старушка, весело рассмеявшись, подошла к нам и ласково потрепала меня по щеке.
– Ну, ты иди, милая, Стелла уже заждалась тебя. А мы тут малость посидим...
Я не успела даже спросить, как же я попаду к той же самой Стелле, как всё опять куда-то исчезло, и я оказалась в уже привычном, сверкающем и переливающемся всеми цветами радуги мире буйной Стеллиной фантазии и, не успев получше осмотреться, тут же услышала восторженный голосок:
– Ой, как хорошо, что ты пришла! А я ждала, ждала!..
Девчушка вихрем подлетела ко мне и шлёпнула мне прямо на руки... маленького красного «дракончика»... Я отпрянула от неожиданности, но тут же весело рассмеялась, потому что это было самое забавное и смешное на свете существо!..
«Дракончик», если можно его так назвать, выпучил своё нежное розовое пузо и угрожающе на меня зашипел, видимо сильно надеясь таким образом меня напугать. Но, когда увидел, что пугаться тут никто не собирается, преспокойно устроился у меня на коленях и начал мирно посапывать, показывая какой он хороший и как сильно его надо любить...
Я спросила у Стелы, как его зовут, и давно ли она его создала.
– Ой, я ещё даже и не придумала, как звать! А появился он прямо сейчас! Правда он тебе нравится? – весело щебетала девчушка, и я чувствовала, что ей было приятно видеть меня снова.
– Это тебе! – вдруг сказала она. – Он будет с тобой жить.
Дракончик смешно вытянул свою шипастую мордочку, видимо решив посмотреть, нет ли у меня чего интересненького... И неожиданно лизнул меня прямо в нос! Стелла визжала от восторга и явно была очень довольна своим произведением.
– Ну, ладно, – согласилась я, – пока я здесь, он может быть со мной.
– Ты разве его не заберёшь с собой? – удивилась Стелла.
И тут я поняла, что она, видимо, совершенно не знает, что мы «разные», и что в том же самом мире уже не живём. Вероятнее всего, бабушка, чтобы её пожалеть, не рассказала девчушке всей правды, и та искренне думала, что это точно такой же мир, в котором она раньше жила, с разницей лишь в том, что теперь свой мир она ещё могла создавать сама...
Я совершенно точно знала, что не хочу быть тем, кто расскажет этой маленькой доверчивой девочке, какой по-настоящему является её сегодняшняя жизнь. Она была довольна и счастлива в этой «своей» фантастической реальности, и я мысленно себе поклялась, что ни за что и никогда не буду тем, кто разрушит этот её сказочный мир. Я только не могла понять, как же объяснила бабушка внезапное исчезновение всей её семьи и вообще всё то, в чём она сейчас жила?..
– Видишь ли, – с небольшой заминкой, улыбнувшись сказала я, – там где я живу драконы не очень-то популярны....
– Так его же никто не увидит! – весело прощебетала малышка.
У меня прямо-таки гора свалилась с плеч!.. Я ненавидела лгать или выкручиваться, и уж особенно перед таким чистым маленьким человечком, каким была Стелла. Оказалось – она прекрасно всё понимала и каким-то образом ухитрялась совмещать в себе радость творения и грусть от потери своих родных.
– А я наконец-то нашла себе здесь друга! – победоносно заявила малышка.
– Да ну?.. А ты меня с ним когда-нибудь познакомишь? – удивилась я.
Она забавно кивнула своей пушистой рыжей головкой и лукаво прищурилась.
– Хочешь прямо сейчас? – я чувствовала, что она буквально «ёрзает» на месте, не в состоянии более сдерживать своё нетерпение.
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Шрифт:
100% +
Валентин Пикуль
Крейсера
Светлой памяти ВИКТОРА, который мечтал о море, и море забрало его у нас – НАВСЕГДА.
Ржавое и уже перетруженное железо рельсов жестко и надсадно скрежетало под колесами сибирского экспресса…
– Не пора ли укладываться? Скоро приедем.
Кипарисов разъезд ничего не дал для обозрения, кроме гигантских поленниц дров, заготовленных на зиму для жителей близкого города; за станцией Седанка, где уютно раскинулись дачи, за разъездом Первая Речка, где квартирует вечно голодная рота саперов и зашибают деньгу бывшие сахалинские каторжане, – за всем этим блаженством, далеко не райским, пассажирский состав, огибая берег Амурского залива, устремлялся дальше – к призрачному городу. Владивосток вырос на широтах Флоренции и Ниццы, но зимою бухта Золотой Рог сковывала в тисках ледостава русские крейсера, которые экономно подогревали свои ненасытные желудки-котлы дорогим английским углем кардифом…
Проводники уже обходили вагоны, собирая чаевые:
– Дамы и господа, спешить не стоит, потому как Россия кончается: далее ехать некуда. Рекомендуем гостиницы для приезжих: «Тихий океан», где ресторация с женским хором и тропическим садом, неплоха «Европейская» с цыганским пением, а в номерах Гамартели до утра играют на скрипках румыны…
Ну, кажется, мы приехали куда надо. Даже страшно вылезать из вагона, когда задумаешься, что здесь конец и начало великой России, а дальше океан вздымает серебристые волны. Чуточку задержимся на перроне, чтобы послушать разговоры прадедушек и прабабушек, заранее извинив их наивность:
– О, как мило, что вы нас встретили!
– Ждали, ждали… Что новенького в России?
– Да ничего. Наташа все-таки разводится с Володей.
– Кошмар! Такая была страсть, и вдруг… кто поверит?
– Сейчас, мадам, у Елисеева уже продают котлеты-консервы. Вскроешь банку – все готово. С ума можно сойти, как подумаешь, что мы станем лопать через сто лет.
– Петряев ничего больше не пишет?
– Где там писать! Уже посадили.
– Такой милый человек… за что?
– За политику. За что еще людей сажают?
– Скажите, дает ли теперь концерты Рахманинов?
– Не знаю, душечка. Но мне показывали его жену. Плоская как доска. Нет, не такая жена нужна великому Рахманинову.
– А как столичные газеты? Оживились?
– Да. Цензура везде вычеркивает слово «ананас».
– За что же такие репрессии против ананасов?
– Вы разве не слышали? Наш бедный Коля в тронной речи сказал: «А на нас господь возложил…» Это же нецензурно!
Кончалось лето 1903 года. Американцы недавно укокошили своего третьего президента, а из окон белградского дворца-конака сербы выкинули короля Обреновича с его дамою сердца – Драгою Машиной. После Гаагских конференций о всеобщем разоружении все страны начали срочно вооружаться. Россия с Японией вежливо раскланивались на дипломатических раутах, созванных по случаю очередного обмена мнениями по корейскому вопросу. Американцы тем временем спешно прокладывали в Сеуле водопровод и канализацию, желая соблазнить бедных корейцев удобством своих роскошных унитазов. Теодор Рузвельт, новый президент США, высказался, что в споре Токио с Петербургом американская сторона будет поддерживать японцев. Английские солдаты готовились штурмовать кручи Тибета, их канонерки сторожили устье Янцзы, из гаваней Вэйхайвэя британский флот вел наблюдение за русскою эскадрою в Порт-Артуре…
Пассажиры у вокзала нанимали извозчиков.
– Трудно поверить, что я на краю света. Это и есть Светланская? Значит, ваш Невский проспект… А куда теперь заворачиваем? На Алеутскую… боже, как это все романтично!
Владивосток терялся в гиблых окраинах Гнилого Угла, там же протекала и речка Объяснений, где уединялись влюбленные, чтобы, отмахиваясь от жалящих слепней, объясняться в безумной страсти. Ярко-синие воды Золотого Рога и Босфора покачивали дремлющие крейсера; под их днищами танцевали стаи креветок, сочных и вкусных, проползали на глубине жирные ленивые камбалы, а сытые крабы шевелили громадными клешнями…
– И уже не будет, – утверждали обыватели.
* * *
Еще никто не помышлял о войне, и шесть нотных магазинов Владивостока имели богатый выбор для любителей музыки. Молоденький мичман Сережа Панафидин купил для своей виолончели «Листок из альбома» Брандукова, на Алеутской в магазине братьев Сенкевичей ему предложили «Souvenir de Spa» знаменитого Франсуа Серве (тоже для виолончели).
– Не пожалеете, – сказали братья, – ведь это лейпцигское издание старой фирмы Брейткопфов… Кстати, господин мичман, вы ведь, кажется, с крейсера «Богатырь»?
– Да, младший штурман. Почти целых полгода шли из Штеттина вокруг «шарика», пока не бросили якоря на рейде в Золотом Роге… стоим как раз напротив Гнилого Угла.
– Неужели плыли со своей виолончелью?
– Пришлось держать ее в платяном шкафу. Очень боялся не уберечь от сырости, особенно в Индийском океане.
– Вам бы надо бывать в доме доктора Парчевского.
– Простите, не извещен. Кто это?
– Ну как же! Известный доктор. Человек очень богатый. Принимает клиенток под вывеской, на Алеутской. Сам-то Франц Осипович не играет, но у него по субботам собирается квинтет или квартет… Кто там? Почтовый чиновник Гусев – первая скрипка. Полковник Сергеев из интендантского управления, этот больше на альте. Бывает и молодежь.
– Благодарю, это интересно, – отвечал Панафидин.
– Заходите к нам. Премного обяжете… Мы давно ждем новых поступлений из московской фирмы Юргенсонов!
Нет, еще никто не думал о войне. На бригаде крейсеров легкомысленно дурачились офицеры флота, словно одуревшие от вина и свободы, от скуки и бешеных денег. Однажды ночью они перевесили в городе вывески самых ответственных учреждений. В результате утром две роженицы с парохода, орущие благим матом, поступили на дом коменданта Владивостока, а приказы по гарнизону о неукоснительном отдании чести на улицах изучались хохочущими ординаторами в женской клинике…
Николай Карлович Рейценштейн, командир бригады крейсеров, покончил с завтраком.
– Мичман Житецкий, – обратился он к адъютанту, – вы случайно не догадываетесь, кто сотворил все это?
Благообразный Игорь Житецкий сделал умное лицо:
– Доносчиком никогда не был. Но в ту ночь видели едущим в одной коляске мичмана Плазовского с «Рюрика» и мичмана Панафидина с «Богатыря»… С ними была и госпожа Нинина-Петипа, в которой, по слухам, всякие черти водятся.
– Э-э-э, – ответил начальник. – Плазовский получил юридическое образование, и он должен бы знать, чем эта история пахнет. А госпожа Нинина-Петипа… неужели с чертями?
В канцелярии штаба бригады крейсеров зазвонил телефон.
– Николай Карлович, – спрашивал комендант, – вы отыскали виновных на своей разнузданной бригаде?
– Конечно! Но доносчиком никогда не был. Если вам так уж прижгло, чтобы найти виноватых, считайте, что вывески перебазировал лично я… Можете сажать меня на гауптвахту. Что? Зачем сделано? Просто вспомнил свою безумную мичманскую младость… с чертями! Всего доброго. Честь имею.
Летом 1903 года жители Владивостока последний раз видели из окон своих квартир всю грозную броневую мощь Порт-Артурской эскадры – под флагом вице-адмирала Старка. Эскадру видели мы, русские, но за нею пристально следили японцы, жившие во Владивостоке; через оптические призмы дальномеров ее подвергли изучению офицеры британских крейсеров, поспешивших в Золотой Рог с «визитами вежливости». Наконец адмирал Старк отдал приказ – к походу, и, лениво пошевеливая винтами, словно жирные моржи окоченевшими ластами, тяжкие громады броненосцев России ушли зимовать в Порт-Артур, а на рейде Владивостока, внезапно опустевшем, остались осиротелые крейсера – «Россия» и «Громобой», «Богатырь» и «Рюрик». В отдалении от мыса Эгершельд подымливала большая транспортная лохань – «Лена», акваторию гавани оживляли привычной суетой номерные миноносцы, служащие на побегушках, за что их называли не совсем-то уважительно «собачками».
Если матрос с крейсеров провинился, ему угрожали:
– Ты что, на «собачку» захотел? Смотри, там соленой воды нахлебаешься, никакая медицина не откачает…
Но обычно на крейсерах разбирались «келейно», применяя краткий и общедоступный способ. Командир орал с мостика:
– Боцман, ну-ка! Вон тому, рыжему… дай персика.
Следовал замах кулака, затем щелчок зубов: персик съеден. Давненько не было персиков в городской продаже, зато на крейсерах ими просто объедались. Рейценштейн рассуждал:
– Ну а как прикажете иначе? Ведь если эту сволочь не шпиговать, так она совсем взбесится…
Военный министр Куропаткин недавно вернулся из Японии; в своих бодрых отчетах он заверил правительство, что Япония к войне не готова, а русский Дальний Восток превращен в нерушимый Карфаген. Художник Верещагин был тогда во Владивостоке, собираясь навестить Японию. Он никому не давал никаких отчетов, но своей любимой жене в частном порядке сообщал: «По всем отзывам, у Японии и флот, и сухопутные войска очень хороши, так что она, в том нет сомнения, причинит нам немало зла… у них все готово для войны, тогда как у нас ничего готового, и все надобно везти из Петербурга…»
Из Петербурга везли! Да с такой разумной сноровкой, что эшелон боеприпасов для Владивостока пришел в Порт-Артур, и снаряды иного калибра не влезали в пушки; а эшелон для Порт-Артура прибыл во Владивосток, и когда один бронебойный «засобачили» в орудие, то едва выбили его обратно.
– Во, зараза какая! – сатанели матросы. – Ну где же глаза-то были у этих сусликов из Питера?
Эскадра адмирала Старка, вернувшись в лоно Порт-Артура, перешла в «горячее» состояние, приравненное к боевой кампании; при этом портартурцы получали двойное жалованье и лучшее довольствие. Бригаду крейсеров Владивостока оставили в «холодном» положении, что не нравилось их экипажам.
– Чем мы хуже? – говорили на крейсерах.
* * *
Был день как день. К осени чуточку похолодало. Сергей Николаевич Панафидин заглянул в «Шато-де-Флер», где по вечерам бушевало кабаре с шансонетками, а с утра кафешантан превращался в унылую харчевню с китайскою прислугою в белоснежных фраках. В зале было еще пусто.
– Народы мира! – позвал мичман, щелкая на пальцах.
Моментально выросла фигура официанта Ван-Сю, на пуговицах его фрака было вырезано по-французски: bonjour.
– Чего капитана хотела? Капитана говоли.
– Сообрази сам… на рупь с мелочью. Без вина!
Ван-Сю отправился за лососиной в майонезе. В ожидании скромного блюда мичман со вздохом, почти страдальческим, развернул гектографированные лекции по грамматике японского языка. С большим усилием он повторил сакраментальную фразу, над произношением которой настрадался еще вчера:
– Ватаси-ва камэ-но арика-о тадэунэгао-ни вадза-вадзе тансу-но хо-э итта митари… Боже, как это просто по-русски: я делаю вид, будто ищу то место, куда спряталась черепаха.
Он услышал за спиной шорох дамских одежд и, как предупредительный кавалер, даже не обернувшись, заранее привстал со стула. Перед ним стояла местная «дива» – Мария Мариусовна Нинина-Петипа, державшая во Владивостоке театральную антрепризу. Прижившись в этих краях, гордая своей знатной фамилией, она обожала офицеров с крейсеров.
– Сережа, слышали, что стряслось в Чикаго?
– Да нет, мадам. А что?
– Пожар! Страшный пожар… такие жертвы!
– Не удивлен: Чикаго горел уже не раз. Американцы, как и дети, никогда не умели обращаться со спичками.
– Однако, – сказала Мария Мариусовна, – на этот раз дотла сгорел грандиозный театр «Ирокез». Все выходы публика заполнила столь плотно, что люди бежали по головам. Прыгали из окон. Даже с крыши. Теперь разбирают обгорелые трупы.
– Теперь я в прострации! Знаете, как бывает на Руси: стоит поберечься от пожара, как пожар сразу и начинается. – Она склонилась над столом, разглядывая размытые строчки лекций. – Слушайте, милый Сережа, что за белиберду вы читаете?
– Винительный падеж при имени существительном в японском языке, – сознался мичман, покраснев так, будто ляпнул какую-то глупость. – Прошу, не презирайте меня…
Петипа величаво удалилась, а мичман разделил свое внимание между лососиной и той японской черепахой, которую следовало искать под комодом. Потом отправился на Пушкинскую, где гордо высилось здание Восточного института. Он догадывался, что его ждет: профессор Недошивин давно обеспокоен его отставанием в учебе. В раздевалке мичману встретился сокурсник – молодой иеромонах с крейсера «Рюрик», Алексей Конечников, якут по происхождению, одетый в монашескую рясу.
– Привет! – сказал он дружески. – Сергей Николаевич, я слышал, у вас какие-то нелады с командиром «Богатыря»?
– От кого слышали, отец Алексей?
– От мичмана Плазовского… он ваш кузен?
– Да, кузен. А капитан первого ранга Стемман невзлюбил меня еще с того времени, когда «Богатырь» околачивался в Свюнемюнде. Накануне он велел покидать за борт все гармошки и балалайки матросов, а тут в панораме его прицела появляюсь и я – с громадным футляром виолончели…
На круглом и плоском лице якута раскосые глаза светились усмешкою человека, знающего себе цену. Он был умен.
– Сознайтесь, вы уже играли у Парчевских?
– Играл. Благопристойная семья. Хороший дом. К субботе я должен блеснуть в Боккерини своим пиццикато.
– Вы поосторожнее с этим квартетом…
– В городе ходят слухи, что для доктора Парчевского все эти музыкальные вечера – лишь удобная приманка для улавливания выгодных женихов для его балованной дочери.
– Боюсь, что это сплетни. Вия Францевна – чистое воздушное созданье, и она вся светится, как волшебный фонарь.
– Чувствую, вас уже накренило… Красивая?
– Как сказать. Наверное. Если девушка надевает шляпу, не глядя в зеркало, значит, убеждена в своей красоте. И что ей я? Всего лишь мичман. Да тут, во Владивостоке, плюнь хоть в кошку, а попадешь в мичмана… Ну, я спешу, – заторопился Панафидин, – профессор Недошивин просил не опаздывать.
– С богом, – благословил его крейсерский поп…
…Судьба этого якута необычайна. Рожденный в убогом улусе, где табачная жвачка во рту и тепло дымного очага были главными радостями жизни, он стал послушником в Спасо-Якутской обители. Подросток жаждал знаний, а монастырь давал обеспеченный покой, сытную трапезу и доступ к книгам. Самоучкой он освоил английский язык, что казалось тогда невероятным подвигом. Слава о таежном самородке дошла до властей духовных. Конечникова вызвали в консисторию: «С флота поступил запрос – требуются грамотные священники для кораблей со знанием английского языка. Пойдешь?..» Так он, иеромонах, сделался священником крейсера «Рюрик», а теперь в институте поглощал грамматику и фонетику японского языка. В лице якута было что-то неуловимое для европейцев, понятное лишь азиатам. Японский консул Каваками однажды здорово ошибся, приняв его за японца с острова Хоккайдо. Включенный в боевое расписание, отец Алексей («отцу» было тогда 33 года) должен был помогать врачам при операциях, провожать на тот свет умерших или погибших. Он не слишком-то церемонился со своей буйной паствой:
– Вы бы хоть лбы перекрестили! С утра одни матюги слышу…
* * *
В марте 1903 года маркиз Ито, министр иностранных дел Японии, произнес речь на собрании грозной партии «Сэйюкай»:
– Великая Сибирская железная дорога, соединяющая Крайний Восток с Крайним Западом, уже почти закончена русскими, и разделявшее их расстояние может быть преодолено теперь в какие-то две недели… Подобное сокращение расстояния требует от японцев самого серьезного внимания. Улучшением путей сообщения Россия производит полную революцию в положении народов (читай: русского и японского). Приведу пример: десять лет назад ни одна западная держава не могла и подумать о посылке на Дальний Восток стотысячной армии… теперь это стало возможно! Буря, – заключил маркиз Ито, – может разразиться в любую минуту. Вот что отнимает у меня покой…
Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД) возникла из стратегических соображений. КВЖД являлась логическим завершением Великого Сибирского пути; это не просто рельсы, протянутые в сторону Порт-Артура и Дальнего, – это скорее центральная платформа русско-китайского альянса, обогащенная двумя важными факторами. Фактор первый: там, где раньше ядовито полыхали опийномаковые плантации, быстро возник торговый город Харбин. Фактор второй: Владивосток обзавелся Восточным институтом, ставшим научным придатком КВЖД и всей той запутанной политики, которая возникла на отдаленных рубежах нашего государства.
Восточный институт готовил не только переводчиков, он выпускал толковых администраторов, негоциантов, товароведов и даже счетоводов, приспособленных действовать в азиатских условиях. Выбор языков был обширен: китайский, японский, корейский, монгольский, наречья маньчжурские – и обязательное знание английского. Учили крепко: помимо языков, давали политэкономию, историю религий Азии, этнографию, новейшую историю стран Дальнего Востока. Понятно, почему аудитории института заполнили офицеры, армейские и флотские. Если бородатые штабс-капитаны, уже обремененные семьями и невзгодами жизни в захудалых гарнизонах, мечтали о льготах, положенных им, как студентам, тешили себя надеждами на прибавку к скудному жалованью, то молодежь стремилась в институт по иным причинам. Подпоручикам и мичманам требовалось заполнить опасный вакуум, который невольно возникал в свободное от службы время… Они рассуждали примерно так:
– Не мотать же юность по шантанам! А тут, глядишь, годы пролетят, язык знаешь, диплом в кармане. Как говорят бабки в народе, наука на вороту не виснет. В жизни все пригодится…
К числу таких юнцов, мысливших здраво, принадлежал и мичман Панафидин. В кабинете директора он ожидал сегодня хорошего нагоняя, и профессор Недошивин, правда, щадить его не стал. К сожалению, как выяснилось из неприятного разговора, он оказался давним партнером каперанга Стеммана по игре в бридж и потому хорошо разбирался в обстановке на крейсерах.
– Не советую, господин мичман, ссылаться на занятость службою. Вы ведь еще не стали вахтенным начальником «Богатыря», вы – по юности лет – пока числитесь лишь вахтенным офицером. И мне известно, где вы бываете по субботам…
(«Где я бываю по субботам… Неужели известно?»)
– Да, – продолжал Недошивин, – мне ваша история с виолончелью знакома… от Александра Федоровича Стеммана. Если бы вы меньше пиликали в доме Парчевского, у вас больше бы оставалось времени для серьезных занятий в институте.
(«Боже, и Парчевские… все знают», – думал мичман.)
Недошивин встал из-за стола, педантично передвинув от края китайского божка здоровья и житейского благополучия.
– К февральской репетиции вы сдадите все экзамены, чтобы впредь я не ставил вас, офицера, в неловкое положение…
«Репетициями» назывались годовые экзамены; их было три – осенняя, февральская и мартовская. Внизу у института мичмана поджидал рюриковский священник – якут Алексей:
– Ну как? Дым с копотью? Или обошлось?
– Договорились на февраль. Как-нибудь выкручусь.
Конечников предложил взять коляску до пристани, чтобы к четырем часам поспеть на катер с крейсеров. Но Панафидин сказал, что до «Богатыря» доберется вечерним катером:
– У меня еще дело, отец Алексей, в штабе бригады… Даниилу Плазовскому, ему одному, можете по секрету сказать, что я уже подал рапорт о списании меня с «Богатыря».
– О списании… куда же, мичман?
– На ваш «Рюрик»…
* * *
Сначала Панафидин повидал в канцелярии штаба своего однокашника по Морскому корпусу – тоже мичмана Игоря Житецкого, занятого активным подшиванием входящих-исходящих. Каждый человек на Руси – кузнец своего счастья, и каждый кузнец выковывает свое счастье как умеет. Житецкий еще гардемарином облюбовал свою карьеру в голубых снах – службою на берегу, подальше от кораблей и поближе к начальству, без качки и блевотины по углам, без кошмарных аварий и ночных передряг на мостиках.
– Ну что? – спросил он Панафидина, точным жестом проставляя синий штемпель на казенную бумагу: «Секретно».
Мичман завел речь о своем рапорте…
– Знаю, – перебил его Житецкий. – Твой рапорт у Рейценштейна… Значит, решил идти на таран?
– Выхода нет: Стемман меня ест живьем.
С рейда четырежды пробили склянки: смена вахт!
– Не думай, Сережа, что на «Рюрике» тебе будет легче…
Но корпоративная солидарность со времен учебы еще оставалась в силе между бывшими гардемаринами, и потому Житецкий преподал Панафидину краткий урок о том, как правильнее вести себя с Рейценштейном:
– Поменьше лирики. В разговоре следи за его левым глазом. Как только адмирал начнет его задраивать, словно иллюминатор перед штормом, ты сразу снимайся с якоря… Полный ход!
Рейценштейн сидел за столом – лысый, а бородища лопатой, как у Кузьмы Минина. Бахрома эполет, почерневшая от морской сырости, свисала с его дряблых плеч, как подталые сосульки с перегретой солнцем крыши. Дело прошлое, но 6140 рублей жалованья прочно припаяли Николая Карловича к этим проклятым крейсерам, и, если бы не эти проклятые деньги, он давно бы плюнул на всю поганую экзотику дальневосточных окраин…
Разговор он начал сам – с вопроса:
– Так куда мне вас… на «собачку»? Как раз вчера врачи выписали мичману Глазенапу с миноносца № 207 очки такой диоптрии, что он… э-э-э, ни хрена не видит.
Панафидин объяснил причины своей просьбы:
– Мой дед плавал еще под парусами на клипере «Рюрик», мой родитель служил на паровом фрегате «Рюрик». Традиции семьи обязывают меня служить под флагом того корабля, который развевался и над головами моих пращуров. Не так ли?
Это была лирика, от которой Житецкий предостерегал. Но левый глаз адмирала был широко распялен, внушая доверие.
– Похвально, мичман… э-э-э, даже очень. Но я, – продолжал он, экая дальше, – могу пойти навстречу вашим желаниям лишь в том случае, если вы честно доложите мне о своих несогласиях с Александром Федоровичем Стемманом.
– Он требует, чтобы я оставил виолончель на берегу. Но посудите сами, где же оставить? Не на вокзале же в камере хранения. Он этого не понимает. Между тем инструмент очень ценный. Поверьте, это так… Когда я посещал классы консерватории, профессор Вержбилович обнаружил, что моя виолончель работы Джузеппе Гварнери. Это подтвердил и Брандуков…
Веко на глазу Рейценштейна слабо дрогнуло.
– Стемман прав! Любые дрова на боевом крейсере опасны в пожарном отношении. Наконец, у вас на «Богатыре» полно клопов, которые из вашей виолончели могут устроить для себя великолепный разбойничий притон… Откуда у вас «гварнери», мичман?
– Наследство из семьи адмирала Пещурова.
– Его дочь случайно не жена адмирала Керна?
– Так точно. Софья Алексеевна.
И тут мичман заметил, что Рейценштейн начал задраивать один глаз. Только не левый, а правый (о чем Житецкий не предупреждал). Как быть в этом случае? Панафидин решил, что сигнал о близости шторма к нему не относится.
– Почему вы не любите своего командира?
– Александр Федорович сам не любит меня.
– А зачем ему любить офицера с музыкальным образованием? Ему нужна служба! Если каждый мичманец будет выбирать себе корабли по мотивам, далеким от служебного рвения, во что же тогда превратится флот нашего государя императора… А?
Все ясно. В канцелярии Житецкий каллиграфическим почерком перебеливал казенное «отношение» и по одному лишь виду своего однокашника догадался о печальной судьбе его рапорта.
– Ну и что? – сказал он Панафидину. – Ты бы знал, сколько я набегался, пока не заслужил права сидеть за вот этим столом… Хоть бы война поскорее! – произнес Житецкий.
– Какая война? Ты почитай газеты. Сейчас в Петербурге все наши дипломаты вспотели, борясь за мир с Японией.
– Так дипломатам за эту борьбу и платят больше, чем Ивану Поддубному. А нам, офицерам, возражать против войны – все равно что жарить курицу, несущую для нас золотые яйца…
Белые крейсера неясно брезжили в сиреневых сумерках. Корабли, как заядлые сплетники, переговаривались меж собою короткими и долгими проблесками сигнальных прожекторов. Стерильно-праздничная окраска крейсеров заставила Панафидина вспомнить визит англичан – у них крейсера были грязно-серые, даже запущенные, но зато в отдалении они сливались с морским горизонтом. Поговаривали, что адмирал Хэйхатиро Того уже начал перекрашивать японские корабли в такой же цвет… Зябко вздрогнув, мичман Панафидин толкнул двери ресторана, который к вечеру наполнялся разгульным шумом. Рослая певичка с припудренным синяком под глазом уже репетировала из ночного репертуара:
Папа любит маму.
Мама любит папу.
Папа любит редерер.
Мама любит гренадер.
Панафидин поманил к себе китайца Ван-Сю:
– Рюмку шартреза. Полную. И поскорее.
Выпив ликер, прошел в швейцарскую – к телефону:
– Барышня, пожалуйста, номер триста двадцать восьмой, квартиру доктора Парчевского… статского советника.
– Соединяю, – ответила телефонистка на станции.
Зажмурившись от удовольствия, мичман ясно представлял себе, как сейчас в обширной квартире – одна за другой – разлетаются белые двери комнат, через анфиладу которых спешит на звонок телефона… она ! Хищные черные драконы на полах желтого японского халата движутся вместе с нею, ожившие, страшные, почти безобразные, и от этого пленительного ужаса она еще слаще, еще недоступнее, еще желаннее.
– У аппарата Вия, – прозвучало в трубке телефона.
Много ли слов, но даже от них можно сойти с ума! Потрясенный мичман молчал, и тогда Виечка пококетничала:
– Кто это… Жорж? Ах, ну перестаньте же, наконец. Я узнала: это вы, лейтенант Пелль? Хватит меня разыгрывать. Я догадалась – мичман Игорь Житецкий… вы?
Панафидин повесил трубку на рычаг. Среди множества имен своих поклонников божественная Виечка не назвала только его имени… Ну ладно. В субботу он снова ее увидит. Он покорит ее своим удивительным пиццикато!
* * *
Как ни странно, ссор среди офицеров, личных или политических, на кораблях почти не возникало: кают-компания с ее бытом, сложившимся на основе вековых традиций, сама по себе нивелировала расхождения и привычки людей с различными взглядами, чинами и возрастом. Офицеры с высшим положением подвергались всеобщей обструкции, если осмеливались заявлять претензии на свое превосходство перед младшими.
Здесь один старший человек – это старший офицер!
Навещая на «Рюрике» кузена Даниила Плазовского, бывая для обмена лекциями у священника «Рюрика», мичман Панафидин давно стал своим человеком в рюриковской кают-компании, которую украшала громадная клетка для птиц, собранных в одну певчую семью. Старшим офицером «Рюрика» был Николай Николаевич Хлодовский. В этом лейтенанте с пушкинскими бакенбардами многое казалось загадочным. Хлодовский не был еще здоров после дуэли из-за одной вдовы… Своему сородичу Панафидин сказал:
– Наверное, он и застрял в чине лейтенанта из-за этой дуэли. Как ты думаешь, Даня?
Плазовский покручивал в пальцах шнурок пенсне.
– Нет, Николай Николаевич… ссыльный! Не понял? Ну, есть же люди, которых ссылают на Сахалин или в морозы Якутии, а Хлодовского сослали на крейсера Владивостока.
– Господи, да за что?
– Ему бы следовало сидеть в кабинете Адмиралтейства, размышляя о судьбах флотов, а его держат на «Рюрике», чтобы не мешал завистникам думать не так, как думают они. Это прирожденный теоретик эскадренного боя, который через некоторое количество лет мог бы заменить нам Степана Осиповича Макарова… Ты присмотрись к нему – это трагическая личность!
– Неужели?
– Да, да. Именно трагическая…
Тогда на крейсерах еще не знали, что смолоду Хлодовский был замешан в революционной агитации, его юность была связана дружбою с юностью лейтенанта П. П. Шмидта. Но при этом Николай Николаевич оставался большим поклонником Екатерины II:
– Если бы мне сказали, кого я хочу воскресить из царства мертвых, я бы поднял из гроба Екатерину Великую, при которой русский флот являлся важнейшим инструментом международной политики. Эта дама, да простим ей женские грехи, понимала значение кораблей, как хирург понимает значение скальпеля. К сожалению, сейчас наш флот выродился в погоне за чистотой и казарменной дисциплиной…
Хлодовский доказывал в верхах несовершенство тактики эскадренного боя, сам был автором новой тактики, читал в Петербурге публичные лекции, писал брошюры, нервничал от непонимания, но все… как горохом об стенку! Хлодовского затирали. Кафедра военно-морских наук в академии отвергала его прогнозы. Из теоретика войны на море его умышленно превратили в практика корабельной службы. Панафидину не забылось, как однажды мичман Щепотьев высказался перед собранием офицеров, что «техника ни при чем, а войну выигрывают люди!».
– Простите, – ответил ему Хлодовский, – если у японцев машины крейсеров лучше наших, то мои кочегары, будь они хоть золотыми, все равно не выжмут тех узлов, какие нужны для победы. В современной войне на море многое зависит именно от брони и калибра, даже от качества топлива…
Конечно, Николай Николаевич давно заметил «богатырского» мичмана, частенько сидевшего за его столом. Однажды он сам остановил Панафидина на палубе «Рюрика», которая всегда поражала своей пустынностью – хоть в футбол тут играй:
– Видите? Вся артиллерия упрятана в бортовых казематах, как во времена Нельсона и Ушакова… Броня слабенькая. Руки в железных перчатках, а тело осталось голое. Вы, – неожиданно спросил Хлодовский, – хотите, я слышал, променять новейший «Богатырь» на наш маститый «Рюрик»?
Панафидин разъяснил отношения со Стемманом.
– Напрасно! – отвечал Хлодовский. – Александр Федорович хороший и знающий офицер. Жаль, что вы с ним не ладите.
Опечаленный, мичман возвращался на свой «Богатырь», но хотел бы остаться на «Рюрике»… Ему взгрустнулось:
– Ах, крейсера, крейсера! И кто вас выдумал?
* * *
Посмотришь на них снаружи – все строгое, неприступное, холодное, что-то даже зловещее. И кажется, что люди там всегда в синяках от постоянных ударов локтями и коленками о железные углы и выступы брони – острые, как лезвия топоров. Но спустись вниз, и тебя ласково охватит уютное тепло человеческого жилья, удивит обилие света, убаюкает почти музыкальное пение моторов и элеваторов, ты научишься засыпать под бойкую стукотню люков и трапов и в тревоге проснешься от внезапной тишины, ибо тишина кораблям несвойственна…
Крейсера переняли свое название от немецкого слова «крейц» (крест ); их задача – перекрещивать курсами обширные водные пространства, выслеживая добычу. По сути дела, это – лихие партизаны морской войны, созданные для того, чтобы вносить панику и смятение в глубоких тылах противника. За счет ослабления бортовой брони крейсера России обладали неповторимой для других флотов мира способностью надолго отрываться от своих берегов, не зная усталости, не ведая трагического истощения бункеров, погребов и провизионок…
Признан мастером исторического романа не только в России, у себя на родине, но и во всем мире. Его книги поражают динамичным и насыщенным сюжетом, любовным вниманием к каждой детали, натуралистично прописанными героям и и, конечно же, исторической достоверностью . Ее автор достигает кропотливым изучением архивов.
Из жизни писателя
Валентин Пикуль родился в 1928 году в Ленинграде. Отец писателя , простой рабочий, в свое время служил на флоте , на миноноцсе «Фридрих Энгельс». Отсюда растет корнями любовь писателя не просто к историческому роману, а именно к военно-морской тематике . О море он пишет не только достоверно, но и с огромным чувством.
Отец писателя пропал без вести во время Сталинградской битвы. А молодой вдове с сыном Валей пришлось пережить первую жуткую блокадную зиму в Ленинграде. Ребенок войны, мальчик навсегда запомнил происходящее и очень достоверно воспроизводил его в своем творчестве . В последствии Пикуль стал ярым антимилитаристом.
Писатель участвовал в Отечественной войне, служил на Северном флоте на миноносце «Грозный» . После многих лет творчества Пикуль переехал в Ригу. За это его осуждали коллеги и простые читатели. А после издания одиозного романа «Нечистая сила» за Валентином Пикулем был установлен негласный надзор, а недоброжелатели даже избивали его.
Стоит отметить, что произведения Пикуля считаются одними из наиболее популярных во всем СНГ, уже издано около 20 млн. книг. Среди них наиболее известными стали такие романы:
- «Псы господни»
Аудиокнига «Крейсера» , которую вы можете слушать онлайн на нашем сайте, повествует о бурных событиях в Российской империи начала ХХ века. В 1904—1905 годах эта огромная страна ввязалась в войну с ничтожно маленькой Японией, которая оказалась непобедимой . Огромное количество боев было проведено на море. Именно поэтому тема заинтересовала Пикуля.
Валентин Пикуль решил добавить сюжету не только динамичности, но и информативной осмысленности, поэтому хронологически роман включает в себя несколько лет до начала японской военной кампании. Основное место действий романа - город Владивосток, известный своим портом. Кроме того, автор посвящает отдельные сцены Порт-Артуру и некоторым японским локациям .
Главный герой романа - мичман крейсера «Богатырь», С. Н. Панафидин . Перед войной он переводится на крейсер «Рюрик». Мичман безответно влюблен в красотку Вию Парчевскую, за которой ухаживает его коллега - жалкий трус, негативный персонаж, Житецкий .
Без объявления войны японский флот начинает атаковать Владивосток и другие стратегические порты Российской империи. Владивосток держат только три крейсера , среди них и «Рюрик». Пикуль мастерски вписывает личную жизнь и отношения между героями на историческую основу, поражающую своим масштабом.
После 6 месяцев активной обороны и даже нескольких наступлений, крейсер «Рюрик» тонет. Панафидин видит, как гибнет его кузен. Сам он выживает, но попадает в японский плен. Пока он был в плену, его враг Житецкий, отсидевшийся в тылу, получает множество боевых наград, которых лишен героический мичман. Панафидин вызывает Житецкого на дуэль, но его убивают еще до того, как он производит ответный выстрел .
Эта книга трагична и грустна, но она очень точно и деликатно изображает ту действительность и настроения, которые царили в стране в 1905 году. Интересно, что Пикуль, стараясь приурочить ее к годовщине поражения в Цусимской битве, создал роман всего за 38 дней.
Роман Валентина Пикуля «Крейсера» придется по нраву не только историкам и любителям исторически романов , но и всем, кто любит книги с насыщенной атмосферой и ярким сюжетом.
Валентин Пикуль
Крейсера
Светлой памяти ВИКТОРА, который мечтал о море, и море забрало его у нас – НАВСЕГДА.
Ржавое и уже перетруженное железо рельсов жестко и надсадно скрежетало под колесами сибирского экспресса…
– Не пора ли укладываться? Скоро приедем.
Кипарисов разъезд ничего не дал для обозрения, кроме гигантских поленниц дров, заготовленных на зиму для жителей близкого города; за станцией Седанка, где уютно раскинулись дачи, за разъездом Первая Речка, где квартирует вечно голодная рота саперов и зашибают деньгу бывшие сахалинские каторжане, – за всем этим блаженством, далеко не райским, пассажирский состав, огибая берег Амурского залива, устремлялся дальше – к призрачному городу. Владивосток вырос на широтах Флоренции и Ниццы, но зимою бухта Золотой Рог сковывала в тисках ледостава русские крейсера, которые экономно подогревали свои ненасытные желудки-котлы дорогим английским углем кардифом…
Проводники уже обходили вагоны, собирая чаевые:
– Дамы и господа, спешить не стоит, потому как Россия кончается: далее ехать некуда. Рекомендуем гостиницы для приезжих: «Тихий океан», где ресторация с женским хором и тропическим садом, неплоха «Европейская» с цыганским пением, а в номерах Гамартели до утра играют на скрипках румыны…
Ну, кажется, мы приехали куда надо. Даже страшно вылезать из вагона, когда задумаешься, что здесь конец и начало великой России, а дальше океан вздымает серебристые волны. Чуточку задержимся на перроне, чтобы послушать разговоры прадедушек и прабабушек, заранее извинив их наивность:
– О, как мило, что вы нас встретили!
– Ждали, ждали… Что новенького в России?
– Да ничего. Наташа все-таки разводится с Володей.
– Кошмар! Такая была страсть, и вдруг… кто поверит?
– Сейчас, мадам, у Елисеева уже продают котлеты-консервы. Вскроешь банку – все готово. С ума можно сойти, как подумаешь, что мы станем лопать через сто лет.
– Петряев ничего больше не пишет?
– Где там писать! Уже посадили.
– Такой милый человек… за что?
– За политику. За что еще людей сажают?
– Скажите, дает ли теперь концерты Рахманинов?
– Не знаю, душечка. Но мне показывали его жену. Плоская как доска. Нет, не такая жена нужна великому Рахманинову.
– А как столичные газеты? Оживились?
– Да. Цензура везде вычеркивает слово «ананас».
– За что же такие репрессии против ананасов?
– Вы разве не слышали? Наш бедный Коля в тронной речи сказал: «А на нас господь возложил…» Это же нецензурно!
Кончалось лето 1903 года. Американцы недавно укокошили своего третьего президента, а из окон белградского дворца-конака сербы выкинули короля Обреновича с его дамою сердца – Драгою Машиной. После Гаагских конференций о всеобщем разоружении все страны начали срочно вооружаться. Россия с Японией вежливо раскланивались на дипломатических раутах, созванных по случаю очередного обмена мнениями по корейскому вопросу. Американцы тем временем спешно прокладывали в Сеуле водопровод и канализацию, желая соблазнить бедных корейцев удобством своих роскошных унитазов. Теодор Рузвельт, новый президент США, высказался, что в споре Токио с Петербургом американская сторона будет поддерживать японцев. Английские солдаты готовились штурмовать кручи Тибета, их канонерки сторожили устье Янцзы, из гаваней Вэйхайвэя британский флот вел наблюдение за русскою эскадрою в Порт-Артуре…
Пассажиры у вокзала нанимали извозчиков.
– Трудно поверить, что я на краю света. Это и есть Светланская? Значит, ваш Невский проспект… А куда теперь заворачиваем? На Алеутскую… боже, как это все романтично!
Владивосток терялся в гиблых окраинах Гнилого Угла, там же протекала и речка Объяснений, где уединялись влюбленные, чтобы, отмахиваясь от жалящих слепней, объясняться в безумной страсти. Ярко-синие воды Золотого Рога и Босфора покачивали дремлющие крейсера; под их днищами танцевали стаи креветок, сочных и вкусных, проползали на глубине жирные ленивые камбалы, а сытые крабы шевелили громадными клешнями…
– И уже не будет, – утверждали обыватели.
………………………………………………………………………………………
Еще никто не помышлял о войне, и шесть нотных магазинов Владивостока имели богатый выбор для любителей музыки. Молоденький мичман Сережа Панафидин купил для своей виолончели «Листок из альбома» Брандукова, на Алеутской в магазине братьев Сенкевичей ему предложили «Souvenir de Spa» знаменитого Франсуа Серве (тоже для виолончели).
– Не пожалеете, – сказали братья, – ведь это лейпцигское издание старой фирмы Брейткопфов… Кстати, господин мичман, вы ведь, кажется, с крейсера «Богатырь»?
– Да, младший штурман. Почти целых полгода шли из Штеттина вокруг «шарика», пока не бросили якоря на рейде в Золотом Роге… стоим как раз напротив Гнилого Угла.
– Неужели плыли со своей виолончелью?
– Пришлось держать ее в платяном шкафу. Очень боялся не уберечь от сырости, особенно в Индийском океане.
– Вам бы надо бывать в доме доктора Парчевского.
– Простите, не извещен. Кто это?
– Ну как же! Известный доктор. Человек очень богатый. Принимает клиенток под вывеской, на Алеутской. Сам-то Франц Осипович не играет, но у него по субботам собирается квинтет или квартет… Кто там? Почтовый чиновник Гусев – первая скрипка. Полковник Сергеев из интендантского управления, этот больше на альте. Бывает и молодежь.
– Благодарю, это интересно, – отвечал Панафидин.
– Заходите к нам. Премного обяжете… Мы давно ждем новых поступлений из московской фирмы Юргенсонов!
Нет, еще никто не думал о войне. На бригаде крейсеров легкомысленно дурачились офицеры флота, словно одуревшие от вина и свободы, от скуки и бешеных денег. Однажды ночью они перевесили в городе вывески самых ответственных учреждений. В результате утром две роженицы с парохода, орущие благим матом, поступили на дом коменданта Владивостока, а приказы по гарнизону о неукоснительном отдании чести на улицах изучались хохочущими ординаторами в женской клинике…
Николай Карлович Рейценштейн, командир бригады крей–серов, покончил с завтраком.
– Мичман Житецкий, – обратился он к адъютанту, – вы случайно не догадываетесь, кто сотворил все это?
Благообразный Игорь Житецкий сделал умное лицо:
– Доносчиком никогда не был. Но в ту ночь видели едущим в одной коляске мичмана Плазовского с «Рюрика» и мичмана Панафидина с «Богатыря»… С ними была и госпожа Нинина-Петипа, в которой, по слухам, всякие черти водятся.
Опытными участниками и может значительно отличаться от, проверенной 2 августа 2018; проверки требуют.
«Крейсера» - исторический роман Валентина Пикуля . Время событий произведения - Русско-японская война 27 января [9 февраля ] - 23 августа [5 сентября ] ), а также несколько лет до и после войны. Место действия - Владивосток , показаны события в Порт-Артуре , частично в самой Японии.
Главный герой романа - Сергей Николаевич Панафидин - служит мичманом на крейсере «Богатырь », но перед самым началом войны переводится на «Рюрик ». Он влюблен в местную кокетку Вию Францевну Парчевскую, за которой ухаживает однокурсник Панафидина - Игорь Житецкий. Именно Житецкий становится антиподом главного героя. Трусливый, склонный к карьеризму, Житецкий всеми силами подлизывается к начальству, надеясь на особые привилегии. Панафидин волею случая обзаводится верным другом, матросом Шаламовым. Шаламов, будучи пьяным, напал на Панафидина, когда тот пытался его успокоить. Но Панафидин не выдает матроса начальству, на прямой вопрос «кто из матросов провинен» сказав, что в крейсерской команде не узнает преступника. Шаламов боготворит Панафидина, всячески стараясь ему помочь. В то же время, без объявления войны Япония нападает на Россию , их первостепенные задачи - захватить Владивосток и Порт-Артур . 1-я Тихоокеанская эскадра заперта японскими кораблями около Порт-Артура, оборону Владивостока держат лишь три крейсера: «Рюрик », «Россия », и «Громобой ». Несмотря на бездарное руководство высших чинов, несогласованность военных действий, очевидный технический перевес японских кораблей, Владивосток продолжает упорно сопротивляться.
Из всего русского флота лишь крейсерский отряд Владивостока («Россия», «Громобой», «Рюрик») сохраняет свободу действий и за первые 6 месяцев войны несколько раз переходит в наступление против японского флота.
Толчком к написанию книги послужила трагическая гибель 17-летнего приемного сына писателя - Виктора, который, перед поступлением в, утонул при загадочных обстоятельствах. Отсюда посвящение книги, с которой перекликается трагическая судьба главного героя романа - молодого мичмана Панафидина.
«Светлой памяти Виктора, который мечтал о море, и море забрало его у нас навсегда»Конечно, мичман Панафидин, как практически все герои Пикуля, имеет своего реального прототипа, но очень много в нём и черт юноши, которому так хотелось стать морским офицером, и который прожил эту морскую жизнь только на страницах «Крейсеров». Речь идет о мальчике Викторе, в образовании и воспитании которого принимал активное участие Пикуль .
За роман «Крейсера» 20 декабря 1988 года писатель удостоился Государственной премии РСФСР имени М. Горького , которую перевел в фонд помощи пострадавшим при землетрясении в Армении . Кроме того, за этот роман В. Пикуль получил «Золотой кортик» от главнокомандующего Военно-морским флотом адмирала флота