НЕПРИДУМАННЫЕ РАССКАЗЫ
БАТЮШКИ ВАЛЕНТИНА«Испытавши все плохое, надо людям помогать. Я знаю вкус горя, учился
сочувствовать ближним, понимать чужую скорбь. В скорбях - нынешних и грядущих - надо особенно учиться любить ближних», - говорит 87-летний протоиерей Валентин Бирюков из г. Бердска Новосибирской области. Он сам перенес такие скорби, которые не каждому выпадут. И теперь хочет подставить пастырское плечо спотыкающимся, неуверенным, унывающим, немощным в вере, угадать душевную скорбь и облегчить ее.Почти 30 лет служит священником протоиерей Валентин Бирюков. Родом из Алтайского села Колыванское, он ребенком пережил раскулачивание, ког
да сотни семей были брошены на заведомую погибель в глухую тайгу без всяких средств к жизни. Фронтовик, защитник Ленинграда, награжденный боевыми орденами и медалями, он знает цену труда с малых лет. Труда земного и труда духовного. Он взрастил достойный плод - вырастил троих сыновей священников.Отец Валентин Бирюков и в преклонных годах сохранил детскую веру: остался открыт чистым сердцем и Богу, и людям. «Милые детки, милые люди Божий, будьте солдатами, защищайте любовь небесную, правду вечную...»
Простоту веры ощущаешь сердцем, читая бесхитростные, на первый взгляд, рассказы протоиерея Валентина - рассказы, как он сам их называет, «для спасения души». Не будучи богословом, он находит нужные слова и для протестанта, и для заплутавшего грешника, и для высокоумного атеиста. И слова эти часто трогают душу, потому что сказаны из глубины удивительно верящего и любящего сердца.
Во всех рассказанных им историях ощущаются стремление души к Царствию Небесному, неустанное искание его. Поэтому в рассказах и о самых тяжких скорбях не угасают надежда и упование на Бога.
Архимандрит Алексий (Поликарпов), наместник Данилова монастыря г. Москвы
Господи, прости их
В Бога я верил с детства и, сколько помню себя, удивлялся всегда людям, смотрел на них с восхищением: какие они красивые, умные, уважительные, добрые. Действительно, в селе Колыванское Павловского района Алтайского края, где я родился в 1922 году, меня окружали замечательные люди. Отец мой, Яков Федорович, - учитель начальных классов, на все руки мастер, таких теперь и не сыщешь: и валенки катал, и кожи выделывал, и печки клал без единого кирпича - из глины... Любил я родной храм Казанской иконы Божией Матери, где меня крестили на Казанскую. Внимательная детская любовь была у меня ко всем односельчанам.
Но настало время, когда в 1930 году, на первой неделе Великого поста, отца посадили в тюрьму. За то, что отказался стать председателем сельсовета, не хотел заниматься организацией коммун, калечить судьбы людей - он-то, как верующий человек, хорошо понимал, что это такое: коллективизация. Власти предупредили его:
Тогда сошлем.
Дело ваше,-ответил он.
Так отец оказался в тюрьме, которую устроили в монастыре в городе Барнауле.
Сразу после этого и всех нас в ссылку сослали. Восьмой год мне тогда шел, и я видел, как отбирали скот, выгоняли из дома, как рыдали женщины и дети. Тогда сразу что-то перевернулось в моей душе, я подумал: какие люди злые, не мог понять - с ума все сошли, что ли?
И нас, как и всех ссыльных, загнали за ограду сельсовета, своих же сельских поставили часовыми, дали им ружья. Крестная моя, Анна Андреевна, узнала, что нас согнали к сельсовету, принесла нам пирожков. Подбегает к нам, а молодой парень, поставленный караулить ссыльных, ружьем на нее замахнулся:
Не подходи, стрелять буду!
Я крестнику пирожков дать хочу!
Не подходи, это враги советской власти!
Что ты, какие враги, это же мой крестник!
Тогда парень нацелился на нее ружьем, грубо отто лкнул стволом винтовки. Она заплакала:
За что ты меня, Иван?!
Свой, деревенский, русский человек, а дали ему ружье-к он меня, мальчишку, уже считает врагом советской власти. Вот такие мы грешные люди. Я этого никогда не забуду. Тогда конечно, я не мог этого понимать, откуда все взялось, почему соседский парнишка - 14-летний Гурька - изо всех сил дал мне подзатыльник, когда я побежал к крестной: и по шее меня бил, и по боку, и пинком, и кулаком, и матерком!.. Я заревел. Подумал: почему люди, которых я хорошо знаю, вдруг зверями сделались?
Потом этого Гурьку на фронте убили. А много лет спустя, в 1976 году, когда я уже стал священником, увидел я его во сне. Будто идет прямо в землю огромная труба, а он держится за кромки этой трубы - вот-вот сорвется. Увидел меня - закричал:
Ты меня знаешь, я - Гурька Пукин, спаси меня!
Я взял его за руку, вытащил, поставил на землю. Заплакал он от радости, начал мне кланяться:
Дай Бог тебе вечного здоровья!
Проснулся я и подумал: «Господи, прости его». Это душа его молитвы просила. Пошел на службу, помянул, частичку вынул. Господи, прости нас, глупых! Мы же глупые. Это не жизнь, это травля жизни. Издевательство над самим собою и над другими. Господи, прости. Он же пацан был, 14 лет ему. Я помолился о нем, как мог. На следующую ночь снова увидел его во сне. Будто иду я, читаю Евангелие, а сзади идет он, Гурька. Опять кланяется и говорит:
Спасибо тебе, дай Бог тебе вечного здоровья!
"Счастливые вы, что у вас все отобрали..."
Многое из этого, что случилось при раскулачивании, предсказала односельчанам прозорливая девица - монахиня Надежда. Удивительна история ее жизни. Она с семилетнего возраста не стала вкушать мясное и молочное, питалась только постной пищей, готовя себя к монашеству. Отец ее всю жизнь был старостой в нашем Казанском храме, мамочка стряпала, убиралась в церкви. Когда Надежда выросла, за нее сватались два купеческих сына - ни за кого не пошла.
До свидания! - вот и весь разговор.
Был в ее жизни случай, когда она обмирала, - трое суток ее душа была на Небе. Рассказывала она потом, как Царица Небесная ее трое суток по мытарствам водила. И когда очнулась Надежда, то весь девичий наряд раздала по бедным и стала ходить в льняной одежде. Все до ниточки было у нее льняное - даже ленточки в Евангелии.
Она каждый день вычитывала полную Псалтирь и одного Евангелиста. А потом шла на работу. Дров себе навозит на тележке, сеяла сама. А когда землю отобрали, она колосков наберет, на мельницу зимой свозит и живет этим. При этом она никогда ничем не болела.
Эта монахиня Надежда многим предсказала будущее - вплоть до сегодняшнего времени. Я сам свидетель тому, что задолго до «перестройки» она говорила, что у людей будут «большие» деньги, мою жизнь наперед видела.
Ей и было открыто, кто не пойдет в коммуну, кто претерпит за это. В 28-м году, незадолго до раскулачивания, подойдет вечером к двери какого-нибудь дома и тихонько, чтобы не слышали дети, говорит:
Молодцы вы, что в коммуну не пойдете. Но вас из дома выгонят, отберут землю, скот, все ценности и сошлют в ссылку.
А что такое коммуна - тогда никто и не знал, узнали после. И кого она известила - тех и сослали в ссылку, а к кому не подошла - те пошли в коммуну. Вот какое знание ей было дано от Бога. А когда стали ссылать земляков, она утешала их:
Вы не плачьте - вы счастливые.
Представляете, какое счастье? Землю отобрали, скот отобрали, из дома выгнали, одежду самую лучшую отобрали. И это называется - счастливые?
А вот когда Страшный Суд будет - это вам зачтется. Вы будете оправданы - не за то, что вы богатые, а за то, что вас сослали за Христа, что вы за веру страдали, терпеливо терпели.
Даже адреса назвала, кого куда сошлют, сказала, что всего там много будет - полно дичи, рыбы, ягод, грибов. Лес и поля свободные.
Действительно, монахиня Надежда оказалась права. Так и случилось. В тайге, куда нас сослали, девать некуда было рыбы, ягод, грибов, кедровых орехов.
Сначала, правда, очень тяжко пришлось. Люди в дороге сильно пострадали - больше чем полмесяца добирались до глухих лесов Томской области, куда нас определили жить. Вышли все продукты. Да к тому ж все у нас отобрали - не было ни мыла, ни соли, ни гвоздей, ни топора, ни лопаты, ни пилы. Ничего не было. Даже спичек не было - все выжгли в дороге.
Привезли нас в глухую тайгу, милиционеры показывают на нее:
Вот ваша деревня!
Какой тут вой поднялся! Все женщины и дети закричали в голос:
А-а-а! За что?!
Замолчать! Враги советской власти!
И все такое. Страшно говорить. Умирать нас привезли. Одна надежда - на Бога. Да на свои руки. И дал Господь силы...
Спать легли прямо на земле. Комаров - туча. Костры горят. Утром рано лоси пришли на костры. Стоят, нюхают: что это за новоселы? Кедровые шишки лежат на земле, медведи подходят, выбирают орехи из шишек - но нас ни один медведь не тронул.
Потом огляделись: леса-то сколько, да бесплатно все! Вода чистейшая. Приободрились немного.
Ну, а затем пошла работа. Начали строить. Сделали общий барак - на пять семей. Дядя Миша Панин стал нашим опекуном, ведь я еще мал был - вот он и помогал. Там, в тайге, все работали - от мала до велика. Мужчины лес корчевали, а мы, дети (даже двухлетние), палочки бросали в костры и сучки жгли. Спичек не было - так мы днем и ночью держали костры. Зимой и летом. На сотни километров кругом - одна тайга. Среди тайги и появилась наша деревня Макарьевка. С нуля ее построили. Мыслимо ли это, ни копейки у людей не было, никакой пенсии никто не получал, не было ни соли, ни мыла, ни инструментов - ничего. А строили. Продуктов не было - варили травы, все, в том числе и дети, питались травой. И здоровы были, не болели. Все навыки, приобретенные во время тех скорбей, очень мне пригодились позднее, когда я на фронте в блокаду попал. А я уже к тому времени прошел «курс выживания»...
Это была явная милость Божия, что мы выжили, несмотря ни на что. Хотя должны были погибнуть, если рассчитывать только на человеческие силы. В других местах судьбы раскулаченных складывались намного трагичнее.
В 1983 году стала известна судьба поселенцев, вывезенных на безлюдный остров на реке Оби у села Колпашево в Томской области (я жил в этом селе некоторое время после войны).
Местные жители называли этот остров Тюремный. В 30-е годы туда привозили баржи со ссыльными - верующими людьми. Сначала собирали священников:
Выходите, берите лопаты, копайте себе времянку. Делили всех на две группы и одну заставляли пилить лес, другую копать. Оказалось, люди не времянки- могилы себе копали! Их надо было расселять, а их там расстреливали. Рядком посадят всех - и стреляют в затылок. Потом живым велят закапывать трупы, затем и этих расстреливали и закапывали.
В 1983 году в паводок этот остров сильно размыло, обнажились ямы, в которых закопаны были страдальцы. Трупы их всплывали - чистенькие, беленькие, только одежды истлели - и застревали в бревнах и прибрежных кустарниках. Люди говорили, что место то благодатное - тела мучеников все целы остались.
"Теперь я дома..."
А тем временем наш отец, сбежавший из тюрьмы, шел по тайге к месту нашей ссылки. И не знал, увидит свою семью в живых или нет. Сам он чудом избежал смерти. Его должны были расстрелять - он знал это и готовился. Тогда много составляли ложных протоколов, показывающих, что у человека якобы было много батраков, - чтобы расстрелять его. Двоим его сокамерникам уже руки связали, повели на расстрел. Один из них, Иван Моисеев, успел сказать:
Передайте нашим - все кончено!
Пришла очередь и моего папки. Пришел прораб и говорит:
Этих четверых сегодня на работу не пускать - их в расход.
Среди них был и отец. А прораб этот оказался его хорошим знакомым. Показал ему знаком - молчи, значит. Потом тайно вызвал к себе отца и помог бежать из тюрьмы. Другой отцовский друг, дядя Макар, бегал в соседнюю деревню, чтобы узнать адрес, где мы находимся. И пошел отец пешком с Алтайского края в Томскую область. Полтора месяца шел, пешком одолел 800 километров. Без хлеба шел - боялся в деревни заходить, людей боялся. Питался сырыми грибами и ягодами. Спал все время под открытым небом - благо лето было.
Нашел он нас в августе 1930 года. Сапоги изношенные, худой-прехудой, обросший, горбатый, грязный - совершенно неузнаваемый человек, старик стариком! Мы, дети, в это время в костер таскали все, что только могли поднять. Тоже грязные - мыла-то нет. «Старик» этот закричал громко:
Где тут барнаульские? Ему показывают:
Вот эта улица Томская, а вон та - Барнаульская.
Он пошел по Барнаульской «улице». Видит - мамка моя сидит, вшей на детской одежонке бьет. Узнал ее - перекрестился, заплакал и упал на землю! Затрясся от волнения и закричал:
Вот теперь я дома! Вот теперь я дома!
Она от него отскочила - не узнала его совершенно. Он поднял голову, а в глазах - слезы:
Катя! Ты меня не узнала?! А ведь это я! Только по голосу она признала мужа, нас зовет:
Родители Яков Федорович и Екатерина Романовна
Дети, идите скорей! Отец пришел!!!
Я быстро подбежал. Папка меня за руку поймал, а я вырываюсь, плачу. Испугался: что за старик оборванный меня сыночком называет. А он держит меня:
Сынок! Да я же твой папка! - да как заплачет снова - обидно ему, что я не узнал его.
Потом другие детки подошли: 5-летний братишка Василий, 3-летняя сестричка Клавдия. Отец снимает с себя самодельный рюкзачок - холщовый мешок, вытаскивает грязненькое полотенце, в него была завернута зимняя шапка, а в ней - заветный мешочек. Развязал его отец и дает нам по сухарику. А сухарики такие круглые, маленькие, как куриный желток, - для нас хранил, хотя сам полтора месяца голодал. Дает нам по сухарику и плачет:
Больше нечего дать вам, детки!
А у нас самих только вареная трава - нечего нам больше покушать. А отец так ослаб, что не может на ногах стоять.
My жики, которые барак строили, услыхали, подскочили:Яков Федорович! Это ты?! -Я...
Пообнимали его, поплакали. Но покормить нечем - у всех только трава. Красный кипрей. Мамка поставила отцу миску травы и его сухари ему же отдает:
Ты сам покушай, мы-то привыкли травой питаться...
Отец наелся травы. Дядя Миша Панин дал ему поллитровую кружку киселя. Он пил-пил, потом повалился на землю. Посмотрели - живой. Накрыли каким-то тряпьем. Всю ночь спал отец - не шелохнулся.
На другой день он проснулся - солнце высоко стояло. Опять заплакал. Начал молиться
Слава Богу! Вот теперь я дома! Снова накормили его травой - тем, что было,
Давайте топор! - поплевал на руки и по шел работать.
Он же мастер. Все сделать мог - все дома в нашей новой деревне строил, с фундамента до крыши. Быстро построили барак. Только глухо« ночью бросали работы - керосину-то не было.
А отец и ночами работал - за неделю дом себе срубил, не спал нисколько. Представьте только: за неделю дом срубить! Вот как они работали!..Наказание Божие
Стала расти наша Макарьевка. Отец стал прорабом по строительству. Его все
I уважали, даже комендант - он ведь такой трудяга. Он сам был и архитектором, и плотником. Он здесь, в Макарьевке, все построил: и дома, и магазин, и школу - десятилетнюю, с жильем для учителей. За одно лето построили эту школу на месте глухой тайги.Когда я заканчивал третий класс, мы с ребятами разговорились о Пасхе, о Боге. Учительница услышала - и ну «прорабатывать» нас на следующем уроке:
Ребята, я слышала, вы разговор вели о Боге. Так вот - никакого Бога нет, никакой Пасхи нет! - и для крепчайшего удостоверения своих слов кулаком по столу стукнула изо всех сил - как могла. Все мы пригнули головы.
Прозвенел звонок на следующий урок - идет наша учительница. Но от двери до учительского стола она не дошла - ее начало сводить судоро
гой . Я никогда не видел, чтобы таким образом могло корежить человека: извивалась так, что суставы трещали, кричала что есть сил. Трое учителей унесли ее на руках, чтобы увезти в больницу.Дома я рассказал мамочке о том, что случилось. Помолчала она, потом сказала тихо:
Видишь, Господь наказал ее на ваших глазах за богохульство.
Травяной хлеб
Меня тоже направили в военную школу в Омск, когда началась Великая Отечественная война. Потом - под Ленинград, определили в артиллерию, сначала наводчиком, затем командиром артиллерийского расчета. Условия на фронте, известно, были тяжелые: ни света, ни воды, ни топлива, ни продуктов питания, ни соли, ни мыла. Правда, много было вшей, и гноя, и грязи, и голода. Зато на войне самая горячая молитва - она прямо к небу летит: «Господи, спаси!»
Слава Богу - жив остался, только три раза ранило тяжело. Когда я лежал на операционном столе в ленинградском госпитале, оборудованном в школе, только на Бога надеялся - так худо мне было. Крестцовое стяжение перебито, главная артерия перебита, сухожилие на правой ноге перебито - нога, как тряпка, вся синяя, страшная. Я лежу на столе голый, как цыпленок, на мне - один крестик, молчу, только крещусь, а хирург - старый профессор Николай Николаевич Борисов, весь седой, наклонился ко мне и шепчет на ухо:
Сынок, молись, проси Господа о помощи - я сейчас буду тебе осколочек вытаскивать.
Вытащил два осколка, а третий не смог вытащить (так он у меня в позвоночнике до сих пор и сидит - чугунина в сантиметр величиной). Наутро после операции подошел он ко мне и спрашивает:
Ну как ты, сынок?
Несколько раз подходил - раны осмотрит, пульс проверит, хотя у него столько забот было, что и представить трудно. Случалось, на восьми операционных столах раненые ждали. Вот так он полюбил меня. Потом солдатики спрашивали:
Он тебе что - родня?
А как же, конечно, родня, - отвечаю.
Поразительно - но за месяц с небольшим зажили мои раны, и я снова возвратился в свою батарею. Может, потому, что молодые тогда были...
Опыт терпения скорбей в ссылке, выживания в самых невыносимых условиях пригодился мне в блокадные годы под Ленинградом и в Сестрорецке, на Ладожском побережье. Приходилось траншеи копать - для пушек, для снарядов, блиндажи в пять накатов - из бревен, камней... Только устроим блиндаж, траншеи приготовим - а уж на новое место бежать надо. А где сил для работы взять? Ведь блокада! Есть нечего.
Нынче и не представляет никто, что такое блокада. Это все условия для смерти, только для смерти, а для жизни ничего нет - ни продуктов питания, ни одежды - ничего.
Так мы травой питались - хлеб делали из травы. По ночам косили траву, сушили ее (как для скота). Нашли какую-то мельницу, привозили туда траву в мешках, мололи - вот и получалась травяная мука. Из этой муки пекли хлеб. Принесут булку - одну на семь-восемь солдат.
Ну, кто будет разрезать? Иван? Давай, Иван, режь!
Ну и суп нам давали - из сушеной картошки и сушеной свеколки, это первое. А на второе - не поймешь, что там: какая то заварка на травах. Ну, коровы едят, овечки едят, лошади едят - они же здоровые, сильные. Вот и мы питались травой, даже досыта. Такая у нас была столовая, травяная. Вы представьте: одна травяная булочка на восьмерых - в сутки. Вкуснее чем шоколадка тот хлебушек для нас был.
Обет друзей
Много страшного пришлось повидать в войну - видел, как во время бомбежки дома летели по воздуху, как пуховые подушки. А мы молодые - нам всем жить хотелось. И вот мы, шестеро друзей из артиллерийского расчета (все крещеные, у всех крестики на груди), решили: давайте, ребятки, будем жить с Богом. Все из разных областей: я из Сибири, Михаил Михеев - из Минска, Леонтий Львов-с Украины, из города Львова, Михаил Королев и Константин Востриков - из Петрограда, Кузьма Першин - из Мордовии. Все мы договорились, чтобы во всю войну никакого хульного слова не произносить, никакой раздражительности не проявлять, никакой обиды друг другу не причинять.
Где бы мы ни были - всегда молились. Бежим к пушке, крестимся:
Господи, помоги! Господи, помилуй! - кричали как могли. А вокруг снаряды летят, и самолеты прямо над нами летят - истребители немецкие. Только слышим: вжжж! - не успели стрельнуть, он и пролетел. Слава Богу - Господь помиловал.
Я не боялся крестик носить, думаю: буду защищать Родину с крестом, и даже если будут меня судить за то, что я богомолец, - пусть кто мне укор сделает, что я обидел кого или кому плохо сделал...
Никто из нас никогда не лукавил. Мы так любили каждого. Заболеет кто маленько, простынет или еще что - и друзья отдают ему свою долю спирта, 50 граммов, которую давали на случай, если мороз ниже двадцати восьми градусов. И тем, кто послабее, тоже спирт отдавали - чтобы они пропарились хорошенько. Чаще всего отдавали Леньке Колоскову (которого позднее в наш расчет прислали) - он слабенький был.
Ленька, пей!
Ох, спасибо, ребята! - оживает он.
И ведь никто из нас не стал пьяницей после войны...
Икон у нас не было, но у каждого, как я уже сказал, под рубашкой крестик. И у каждого горячая молитва и слезы. И Господь нас спасал в самых страшных ситуациях. Дважды мне было предсказано, как бы прозвучало в груди: сейчас вот сюда прилетит снаряд, убери солдат, уходи. Точно, минуты не прошло, как снаряд прилетел, и на том месте, где мы только что были, уже воронка... Потом солдатики приходили ко мне и со слезами благодарили. А благодарить надо не меня - а Господа славить за такие добрые дела. Ведь если бы не эти «подсказки» - и я, и мои друзья давно бы уже были в земле. Мы тогда поняли, что Господь за нас заступается. Сколько раз спасал Господь от верной гибели! Мы утопали в воде. Горели от бомбы. Два раза машина нас придавливала. Едешь - зима, темная ночь, надо переезжать с выключенными фарами через озеро. А тут снаряд летит! Перевернулись мы. Пушка набок, машина набок, все мы под машиной - не можем вылезти. Но ни один снаряд не разорвался.
|
А когда приехали в Восточную Пруссию, какая же тут страшная была бойня. Сплошной огонь. Летело все - ящики, люди! Вокруг рвутся бомбы. Я упал и вижу: самолет пикирует, бомба летит - прямо на меня. Я только успел перекреститься:
Папа, мама! Простите меня! Господи, прости меня! Знаю, что сейчас буду, как фарш. Не просто труп, а фарш!.. А бомба разорвалась впереди пушки. Я - живой. Мне только камнем по правой ноге как дало - думал: все, ноги больше нет. Глянул - нет, нога целая. А рядом лежит огромный камень.
Победу мы встретили в Восточной Пруссии, в городе Гумбиннен невдалеке от Кенигсберга.
Вот тут мы радовались! Этой радости не забудешь никогда! Такой радости в моей жизни никогда больше не было.
Мы встали на колени, молились. Как мы молились, как Бога благодарили! Обнялись, слезы текут ручьем. Глянули друг на дружку:
Ленька! Мы живые!
Мишка! Мы живые! Ой! И снова плачем от счастья.
А потом давай письма родным писать - солдатские треугольники, всего
несколько слов: мама, я здоров! И папке написал. Он тогда работал в Новоси бирске, в войсках НКВД, прорабом по строительству - в войну его мобилизовали. Он жилые дома строил. И он отдал Родине все, несмотря на то что считался «врагом советской власти».И сейчас, когда другой враг угрожает Родине - враг, пытающийся растоптать ее душу, - разве мы не обязаны защищать Россию, не щадя жизни?..
Русская Мадонна
Об этом потрясающем случае помнят все в Жировицах, где в Успенском монастыре в Белоруссии служит мой сын Петр.
Когда в Великую Отечественную войну немцы стояли в монастыре, в одном из храмов держали оружие, взрывчатку, автоматы, пулеметы. Заведующий этим складом был поражен, когда увидел, как появилась Женщина, одетая как монахиня, и сказала по-немецки:
Он хотел Ее схватить - ничего не получилось. Она в церковь зашла - и он зашел за Ней. Поразился, что Ее нет нигде. Видел, слышал, что зашла в храм, - а нет Ее. Не по себе ему стало, перепугался даже. Доложил своему командиру, а тот говорит:
Это партизаны, они такие ловкие! Если еще раз появятся - взять!
Дал ему двоих солдат. Они ждали-ждали, и увидели, как Она вышла снова, опять те же слова говорит заведующему воинским складом:
Уходите отсюда, иначе вам будет плохо...
И уходит обратно в церковь. Немцы хотели Ее взять - но не смогли даже сдвинуться с места, будто примагниченные. Когда Она скрылась за дверями храма - они бросились за Ней, но снова не нашли. Завскладом опять доложил своему командиру, тот еще двоих солдат дал и сказал:
Если появится, то стрелять по ногам, только не убивать - мы Ее допросим.
Ловкачи такие! И когда они в третий раз встретили Ее, то начали стрелять по ногам. Пули бьют по ногам, по мантии, а Она как шла, так и идет, и крови нигде не видно ни капли. Человек бы не выдержал таких автоматных очередей - сразу бы свалился. Тогда они оробели. Доложили командиру, а тот говорит:
Русская Мадонна...
Так они называли Царицу Небесную. Поняли, Кто велел покинуть оскверненный храм в Ее монастыре. Пришлось немцам убирать из храма склад с оружием.
Матерь Божия защитила своим предстательством Успенский монастырь и от бомбежки. Когда наши самолеты бросали бомбы на немецкие части, расположившиеся в монастыре, бомбы падали, но ни одна не взорвалась на территории. И потом, когда прогнали фашистов и в монастыре расположились русские солдаты, немецкий летчик, дважды бомбивший эту территорию, видел, что бомбы упали точно, взорвались же везде - кроме монастырской территории. Когда война кончилась, этот летчик приезжал в монастырь, чтобы понять, что это за территория такая, что за место, которое он дважды бомбил - и ни разу бомба не взорвалась. А место это благодатное. Оно намоленное, вот Господь и не допустил, чтоб был разрушен остров веры.
А если бы мы все верующие были - вся наша матушка Россия, Украина и Белоруссия - то никакая бы бомба нас не взяла, никакая! И «бомбы» с духовной заразой тоже бы вреда не причинили.
Играй, гармонь №22 2008 г.
– Плата за электроэнергию опять «подскочила». Уже недели три нет горячей воды. Батареи же во всех комнатах года четыре едва теплые.
– Уважаемый, это все понятно, но объясни мне, будь любезен, в чем тут твоя вина?
– Стоп, а я и не говорю, что я в чем-то виноват!
– Тогда с какой стати ты, драгоценный, ко мне пожаловал? Я имею дело только с теми людьми, которые не отрицают своей вины. Ведь я не управдом советских времен, я – протоирей.
Вы когда-нибудь сталкивались с таинством, именуемым исповедью? Упомянутое выше – реальная история, которую рассказал мне православный батюшка. Этот полноватый мужчина, каждый сантиметр сутаны коего прямо-таки излучает благодушие, служит делу Божьему в моей родной Днепровской области.
Могу вас уверить, я не стал бы писать то, что вы сейчас читаете – нет. Виной тому – невольный курьез. Недоразумения на исповеди таковыми и являются потому, что они никогда не повторяются.
Случаи же, когда в храм наведываются, словно в Страсбургский суд, превратились в некую закономерность и напоминают не хохму, а основательное социологическое исследование.
Что такое исповедь?
Это – каторжный труд. Один из признанных деятелей этого поприща как-то сказал: «Смотря на себя в зеркало, я вижу перед собой девочку, которую Чехов описал в своем рассказе «Спать хочется!» Я год за годом, десятилетие за десятилетием пытаюсь убаюкать непослушного и капризного малыша, который, ворочаясь на постели, все равно не засыпает. И он не уснет никогда. Ты в этом уверен, но все равно поешь ему колыбельную».
– Послушай батюшка, наша деревня лишилась последней школы, по мне, так это – большой грех!
– Безусловно, однако этот грех не на тебе, а на государстве.
– А знаешь еще что. С января этого года взяли, и урезали субсидию. А детский терапевт, сволочь такая, перевелся в райцентр, теперь внучку вожу за восемьдесят километров. Электрички из-за «долбанных» корейских составов простаивают – добираться приходится на стареньком «Икарусе», а это – часов десять дороги. К тому же дрова подорожали.
– Что ж, мне очень жаль, но в своих-то грехах будем каяться, или нет?
Довольно продолжительное время я наблюдаю за Украиной, и, чем дальше, тем прихотливее выглядят линии человеческих претензий. Мне еще в какой-то мере повезло застать время, когда человек мог напрямую связаться с местной администрацией и надеяться если не на быстрое разрешение своих сложностей, то, как минимум, на сочувствие.
Хотите – верьте, хотите – нет, но даже власть имущие областных центров не прятались за турникетами и службой безопасности – кому надо – заходи, рыдай, жалуйся, угрожай. Естественно, к самому главному секретарша преградит путь грудью четвертого размера, но его можно было выловить хотя бы в коридоре.
Тебя что-то тревожит?
Замечательно, пиши официальное заявление, получай ответное, не менее официальное, уведомление. Не по душе ответ – да ради Бога, существует куча способов «накропать» официальное послание. Куда угодно – в обладминистрацию, в Киев, в Верховную Раду, в администрацию господина Порошенко, в «родную» прокуратуру, в прокуратуру области, в Генпрокуратуру.
Официозом не довольствуется только Господь, Ему достаточно искренней просьбы. Пиши, куда угодно, результат всегда один и тот же: твое обращение «спустят» в местную администрацию с обязательным указанием во все разобраться. Но отныне даже в каком-нибудь ПГТ Дорофеевка при входе – «дежурка», словно в районном отделе полиции, а также набивший оскомину турникет.
И глава не появляется даже на крылечке: для него приготовлен «черный» ход, переулок и собственное авто с пузатым водителем.
К слову, о Дорофеевке. Однажды туда пожаловал чиновник следственного комитета Владимир Зубков и подопечные ему следователи. Распахнулись двери приемной. Вы бы видели людей, пришедших туда со своими жалобами. Перед «дежуркой» и турникетом собралась целая толпа.
Я стал невольным свидетелем того, что они говорили, и мне стало жаль не столько так называемых ходоков, сколько зубковских «следаков». Знаете, почему? Местных, то есть «дорофеевских», там было человек пять-десять.
Зато в эту глубинку съехалось человек пятьсот с Украины Западной, Восточной и Центральной. Был даже какой-то «упакованный» дядя из пригорода Киева, приехавший на «козырном» BMW. Кто-то недосчитался пенсии, у кого-то «оттяпали» кровный бизнес, кого-то ни за что посадили.
Эти люди собрались здесь по одной причине – там, откуда они приехали, не осталось никаких ресурсов, и даже в заваленный бумагами Киев веры нет. Здесь же – нормальные и живые ребята из следственного комитета. А вдруг возьмут, и выручат? Пусть даже у них ничего не выйдет, но в их глазах хоть можно увидеть что-то от людей.
Короче, молодым следователям досталась роль священнослужителей, вынужденных нести грехи родного государства. Вытирая со лба капельки пота, они стоически выслушивали посетителей, даже откровенно помешанных, предлагали им оставить все необходимые бумаги, и говорили нечто вроде молитвенного напутствия: «Не переживайте так, мы непременно со всем разберемся».
Само собой, большая часть этих дел «благополучно» возвратилась туда, откуда она «стартовала», то есть местные органы власти «имели счастье» ограничиться очередной отпиской. Скажите, а вы бы как поступили на месте этих следователей? Ощутили бы себя правозащитниками?
Уничтожение надежд
Я уже лет двадцать наблюдаю за этой церемонией уничтожения надежд. И этот ритуал мне довелось видеть настолько часто, что все происходящее напоминает банальный сюжет, когда электрик насилует домохозяйку.
Такие «электрики» через какое-то время появляются и в Украине, и имя им – ратующие за права человека, областные представители президента, – все эти люди в костюмах за две тысячи долларов организуют приемы для простых людей.
И этих простых смертных насилуют мужчины и женщины, приходящие со своими бедами и проблемами, а парни и девушки, которых Бог поставил работать следователями, пытаются хоть что-то изменить, но безрезультатно, и они становятся одними из тех, кто в очередной раз не оправдал надежд населения.
Теперь же «электриками» выступают священнослужители. Только сегодня они получают свое назначение не с Небес, а с самых низов. К ним приходят грузчики, охранники, менеджеры и весь их внешний вид говорит: «Кто, если не ты?»
Однако Бог – не обладминистрация. Наши жалобы и молитвы Он спускает ниже поместных белых домов – туда, где живет действующая власть, то есть нам с вами. «А как насчет своих грехов, будем каяться, или еще подождем?» Я уверен, что с этого-то и начинается подача горячей воды, нормальный терапевт в местной поликлинике и по-настоящему железная дорога для электричек.
Благослови вас Бог!
2016, . Все права защищены.
."ПОМОГИ МНЕ, СВЯТОЙ ЧЕЛОВЕК!"
Священников, служащих в храмах, особенно настоятелей, у нас принято называть "ангелами". Это нормальное явление, тем более, что для этого есть основания в Священном Писании. А нашему храму повезло: у нас не один положенный по штату "ангел" в моем лице, а целых два. И вторым ангелом мы считаем нашу старосту Нину.
Помните этот смешной фильм про приключения Шурика и хулигана Феди? Как в конце фильма Федя на все предложения потрудится, выходит в перед и кричит: "Я!" Вот это про нашу Нину. Нужно в храме подежурить - "Я!" Посидеть у постели больного после операции - "Я!" Помочь организовать похороны одинокого старичка и множество других побочных ситуаций - это постоянное и неизменное - "Я!"
Человеку уже под шестьдесят, а она не признает выходных, ей не нужна зарплата.Как-то к нам с Волги приехали двое рубщиков, они у нас церковный дом рубили. Здоровые такие мужики, степенные, окают. Слышу кричат испуганно: "Батюшка! Ты смотри куда Нина забралась" А она на одном из малых куполов, это "всего-то" метров 17, работу у жестянщиков принимает.
А ведь когда-то и мыслей у нее о Боге не было. Всегда была активисткой, членом профкома, солисткой самодеятельного хора. И так до тех пор, пока Господь однажды не посетил тяжелейшей болезнью. Когда человек слышит о таком страшном диагнозе, он воспринимает его как приговор. Нина рассказывала, что хирург размечая операционное поле, произнес: "Жалко такую грудь резать, но по другому нельзя" Вспоминает дни послеоперационной терапии - очень тяжело было. Однажды подняла голову с подушки, а все волосы на ней и остались. Лежит вся в слезах, надежды никакой. В этот самый момент заходит заведующая отделением к ним в палату и говорит: "Девочки поверьте моему опыту, если хотите жить, идите в церковь. молитесь, просите Бога. За жизнь бороться нужно"
Из всех, кто тогда лежал с Ниной в палате, она одна единственная услышала слова врача и пошла в храм. Кто-то стал нетрадиционными методами лечится, кто-то по экстрасенсам и колдунам поехал.....
-- "Я тогда пришла в наш кафедральный собор, - рассказывает Нина - а никого не знаю,ни одного святого. Смотрю на фрески. Кому молится? Как? Ни одна молитва на ум не приходит. Похожу к иконе, а на ней изображен пустынник. Теперь-то я Иоанна Крестителя ни с кем не перепутаю. А тогда увидела, что уж больно истощенный у него вид, ноги совсем тонкие. И говорю ему: "Святой человек, у тебя такие тоненькие ножки, ты, наверное, настоящий святой, помолись обо мне, я жить хочу.Только сейчас понимать стала, что такое жизнь и как она мне еще нужна. Оглянулась на прожитое, а вспомнить нечего. Я теперь по другому жить буду. Обещаю тебе. Помоги мне святой человек" Эта молитва безхитростная, но такая, какой можно молится только в самые тяжелые минуты своей жизни, захватила ее. Женщина полностью растворилась в ней.. Помнит, что от долгого стояния стали жать туфли. тогда она их скинула и стояла на железных плитах босиком, не чувствуя холода.
Вдруг слышит:
- Владыка, благословите попросить ее уйти?
Только тогда, придя в себя, огляделась вокруг глазами полными слез. Она и не заметила, как началась и уже довольно долго идет служба, что Владыка стоит практически рядом с ней, а священники окружают ее. Святитель ответил:
- Не трогайте ее, видите человек молится, а мы ради этого сюда и приходим.
Чуть ли не в первый же день по возвращении из больницы домой Нина пришла к нам в храм. тогда он был еще совершенно другим Только недавно срубили березки с крыши и закрыли деревянными заплатками проломанные полы Она подошла к Распятию, встала перед Ним на колени и сказала: "Господи, я не выйду отсюда, только оставь мне жизнь. Я обещаю Тебе, что буду служить Тебе до конца" И буквально месяца через три Нину, еще совсем больного человека, выбрали старостой.
Трудно восстанавливать храм, особенно если он стоит в селе. Трудно ходить по кабинетам и постоянно просить помощи. А когда ты еще сам продолжаешь проходить химиотерапию, то тяжело втройне. Рассказывает Нина, что пришла в одно строительное управление, просит знакомого мастера:
- Гена, помоги. Батюшка служит, а с потолка осколки кирпича чуть ли не в чашу падают. Отштукатурьте нам хотя бы алтарь, чтобы служить можно было. Деньги будем собирать со служб и постепенно расплатимся.
- Отказал ей мастер, хоть и хороший знакомый.
- Нина, у меня заказчики серьезные, большие деньги платят, не буду я за копейки по мелочам людей распылять.
Прошло месяцев семь. Поехала она в область к своему врачу. Идет по коридору - смотрит мужчина, лицо вроде знакомое, только очень уж изможденное болезнью Подошла к нему - Гена!
- Дорогой ты мой, что ты здесь делаешь?
Обнялись, поплакали вместе.
- Нина, я все тебя вспоминаю, как ты ко мне пришла. А я, дурак, отказался. Эх, была бы возможность повернуть время назад, поверишь, сам бы своими руками все в храме сделал, никому бы не доверил.
Вот только за эти слова мы его поминаем, за это покаяние в конце жизни. Помните, как у Иоанна Златоуста на Пасху: " Бог и намерения целует"
Порой болезнь приходит внезапно, и совсем не обязательно, что она посылается в наказание. Нет, это может быть и предложением остановиться в потоке суеты и задуматься о вечном. Болезнь заставляет человека осознать, что он смертен и ему, возможно, недолго осталось. Что в последние месяцы или годы жизни нужно постараться успеть самое главное, ради чего при шел в этот мир. И тогда кто-то обретает веру, и спешит в храм, а кто-то, увы, бросается во все тяжкие.
Удивительные истории порой случаются с людьми, которых присылают к нам на работу. Как-то трудилась у нас бригада каменщиков. Среди них был один пожилой рабочий, звали его Виктор. Когда они уже заканчивали кладку, он неожиданно отказался от денег. Мне об этом мастер сказал: так мол итак. отказывается человек от заработанного. Я с ним тогда разговаривал, не стесняйтесь, мол, возьмите, всякий труд должен быть оплачен. А он: не возьму и точка.
Через полгода у Виктора прихватило сердечко, и он скоропостижно скончался. Наша староста,хорошо зная покойного,не могла вспомнить ничего такого из жизни, что можно было бы на весах высшего правосудия положить в чашу добрых дел. И вот привел же Господь человека незадолго до кончины потрудиться в храме и подвигнул его на поступок - пожертвовать ради Христа зарплатой. В чем застану в том и сужу. Обязал нас Виктор молится о нем, вот такой "хитрец"
Работали у нас двое плиточников, настоящие профессионалы, мужчина и женщина, оба средних лет. И вот месяца через три, как закончили полы. подходит ко мне в храме женщина. глаза полны слез. Смотрю - это Галина, та самая плиточница. Ей поставили страшный диагноз и она пришла к нам, хотя и еще не знала чем мы можем ей помочь. Случилось бы это раньше, она не стала бы искать поддержки в храме, но ей было дано целый месяц работать в церкви, общаться с верующими и со священником. Ее боль, как свою собственную, приняли десятки людей, ее поддержали, успокоили
. Человек впервые пришел на исповедь. Стал молится и причащаться. Став на грани между жизнью и смертью, Галина понимала, что может уйти в ближайшие месяцы, но перестала бояться смерти, потому, что обрела веру. И вера вывела ее из отчаяния, помогла начать бороться за жизнь.
Вспоминаю, как ее привозили к нам в храм после очередной химиотерапии. Сама она идти не могла, ее всегда кто-нибудь вел. Всякий раз она причащалась и, буквально, на наших глазах, в нее вновь вливалась жизнь. Мы молились о ней почти год, каждый из нас, и каждый день. На пасхальной неделе увидели ее радостной и полной сил: "Думаю выходить на работу, хватит болеть" Вы себе представить не можете, какой это был для нас для всех пасхальный подарок!
Мне известно немало случаев, когда человек исцелялся от самых страшных болезней через одно единственное лекарство - через веру, которая вселяет надежду.
Иногда приглашая меня к неизлечимо больному, родные предупреждают: " Батюшка, он умирает, только, ради Бога, ничего ему не говорите. Мы не хотим его травмировать" Всякий раз, когда я слышу эти слова, все внутри меня начинает протестовать. А зачем тогда меня приглашать? Как можно человека не предупредить, что ему остались последние месяцы или даже недели жизни? Какое мы имеем право молчать? Ведь он должен подвести итог и принять решение. И если человек все еще не знает Бога, то надо помочь ему определится, со Христом или в одиночку он уйдет в вечность. Иначе страдания его теряют смысл и сама жизнь превращается в бессмыслицу.
Нина на днях рассказывала. Каждый год она ездит в область к своему врачу, к той самой, которая когда-то подсказала ей дорогу в храм. Назначенный день приема Нина уже пропустила, а все не ехала. Закрутилась.
-Приезжаю, - говорит - позже почти на месяц, захожу в кабинет. Увидала меня врач, соскочила со стула, подбежала ко мне, обняла и заплакала от радости. И шлепает меня ладошкой по спине, не сильно так, как ребенка: "Что же ты так долго не приезжала? Я уж все передумала. Ведь из всех, кто тогда с тобой в палате лежал, уже давно ни кого нет. Ты единственная и осталась"
.
Священник Александр Дьяченко.
.
............................................
У психиатрии непростые отношения с религией. С одной стороны, психиатрии как дисциплине научной пристало на веру ничего не принимать, посему откровения пророков рассматриваются лишь как материал для ознакомления и с целью повышения общеобразовательного уровня. Относительно самих пророков и мессий выдвинуто немало предположений, особенно по части психопатологии. С другой стороны, предмет, являющийся объектом внимания психиатров, сам не поддается измерению и не может быть представлен к столь же тщательному осмотру и анатомированию, что и бренное человеческое тело. Посему на многие вопросы ответ «бог его знает» остается преобладающим.
Сейчас между психиатрией и РПЦ установилось некое подобие негласного перемирия. Психиатры не щурятся пристально на заявления пациентов о том, что они блюдут пост и ходят на литургии, а священники убеждают прихожан из числа наших больных, что Господь одобряет не только горячую, от сердца, молитву, но и регулярный, от участкового психиатра, прием лекарств. Более того, у нас при дневном стационаре открыт храм Святого Пантелеймона.
Мне приходилось общаться с разными священниками, одного даже довелось лечить. Более же всего запомнилась мне беседа с одним батюшкой. Весь облик этого священника можно охарактеризовать словом «породистый»: батюшка высокий, статный, плотно сбитый, крест отклоняется от вертикали на должный солидный градус, борода лопатой, густющая, но главное - взгляд. Такой добрый-добрый. И с лукавой искоркой. И бас. Таким не то что бокалы, чугунки крошить можно! И степенные, экономные движения. Перекрестил - что душу заштопал. Не идет - шествует. Сразу видно, божий человек. Такому на исповеди и не захочешь, а поведаешь, с кем, когда и сколько раз, не считая размеров взятки, данной-взятой намедни.
В нашем разговоре речь зашла о том, какова, с точки зрения церкви вообще и батюшки в частности, причина психических расстройств.
Ну, сын мой, с неврастенией все более-менее понятно. Сие страдание суть наказание души за грех гордыни. Не оценил человек истинного запаса своих душевных сил, возомнил о себе больше, нежели чем на самом деле из себя представляет - вот и растратил лишнего. Вот тебе и страдания, и душа комком за грудиной сжалась, и члены затряслись, и сердечко бьется трепетно, да и от любого звука-блика вздрагивает аки заяц под кустом.
А, положим, обсессивно-фобические явления?
Это, чадо мое, есть одержимость. Демонические мысли.
Брови святого отца чуть сдвинулись, и я почувствовал легкий дискомфорт. На месте демонических мыслей я бы поспешил убраться подальше в геенну огненную, подалее от карающей пудовой десницы.
А истерический невроз, батюшка?
Истерический невроз, равно как и кликушество, суть необузданный разгул страстей низменных, распущенность и отсутствие внутренней сокровенной строгости к себе. Ох, и беда с такими прихожанками! От иной не знаешь, чего и ожидать - то ли лоб расшибет, молитву творя, то ли под рясу к тебе полезет - мол, проникся ли отче ея срамною красотищей, тьфу ты, Господи, прости!
А с ипохондриками что? Что по этому поводу думает святая церковь?
Церковь, сын мой, знает. Это вы, люди светские, думаете, в том удел души вашей незрячей, чтобы к истине на ощупь брести, аки котята слепые, несмышленые. Ипохондрия сиречь сотворение кумира из своего драгоценного здоровья. Помнишь, чадо, слова о том, что тело - храм? Так вот, храм-то храм, но только лишь как хоромы для души, не более. А до кого-то не дошло слово Божье; ну да что ж поделаешь, видать, пока Господь мудростью одаривал, эти охламоны в своей хоромине евроремонт делали. Или унитаз импортный ставили.
Отче, мы с вами все о неврозах толковали. А психозы - это что? С бредом, галлюцинациями…
А вот это, сын мой, от лукавого. С этим биться и нам, и вам. Нам - молитвой и постом, вам - галоперидолом.
То есть одной лишь молитвой - никак? - решил я подначить батюшку. Он взглянул на меня очень терпеливо и понимающе - дескать, иной бы огреб и за меньшее, да что с тебя, материалиста диалектического, возьмешь, окромя анализа кала на гельминты…
Чадо, вот ежели б Богу было угодно чудеса творить направо и налево, да на оленях разъезжать, да каждому подарочек под елку ховать - он бы так и делал. Да только мудрость его превелика, и чует Спаситель - зело велика в народе страсть к халяве. Дай вам поблажку, вы не то что Бога, вы как ходить и хлеб насущный добывать разучитесь, а будете только милостей клянчить да адвокатам жаловаться - мол, тут не по списку благодать снизошла да там вовремя елей с манной небесной недопоставили. Дудки! Только потом и кровью, трудом ежедневным да благодарностью превеликой за хлеб насущный. Аминь.
Я даже перекрестился, чем заслужил степенный наклон головы и одобряющий взгляд. Батюшка ушел, оставив в душе невольное восхищение и белую зависть: бывают же люди!
Михаил Серегин
Батюшка. Святой выстрел
Отец Василий проводил взглядом широкоплечую коренастую фигуру в потертой коричневой летной куртке, скрывшуюся за дверью с табличкой «Служебное помещение». Ждать, пока подготовят вертолет, придется еще не меньше часа. Священник с сомнением оглядел зал ожидания, гудящий как пчелиный улей, ряды кресел, в которых теснились в ожидании своих рейсов обложенные багажом пассажиры.
– Чаю хочется, – сказал он, повернувшись к отцу Федору. – Вы, как, не против?
– И то верно, – поддержал священника диакон из епархиального управления, присланный проводить священников в командировку. – Идите, а я с багажом вашим тут побуду.
– Ну, зачем же, – попытался возразить отец Василий. – Сдадим все в камеру хранения, а вы поезжайте.
– Мне сегодня дома спать, – резонно заметил отец диакон, – а вам больше недели в трудах предстоит. Еще натаскаетесь с чемоданами. Идите-идите, я покараулю вещи.
– Ладно, – согласился отец Федор. – Все равно время коротать как-то надо. Кажется, на втором этаже есть кафе.
– На втором у них ресторан «Лайнер», – ответил отец Василий и повлек священника за собой. – Кафе где-то на первом. Пойдемте.
– Я и забыл, что вы тут не новичок, – слегка улыбнулся отец Федор.
– А вы в первый раз летите? – поинтересовался отец Василий.
– Выпросил. Два года просил отпустить в поездку по северным районам.
С отцом Федором до этой встречи в аэропорту отец Василий знаком не был, хотя слышал о нем немало. Невысокий, но статный священник был моложе отца Василия лет на десять. Он служил в управлении по каким-то административным делам, но и в других вопросах слыл фигурой деятельной и неугомонной: статьи его печатались в прессе часто, проходили какие-то встречи с общественностью, с журналистами. Епархиальное управление, говорят, подумывало, а не перевести ли молодого священника на связи с общественностью? Но сам отец Федор почему-то на это не соглашался.
Удивительно, но отец Федор был до сих пор не женат. А ведь мужчина довольно приметный: черноволосый, с аккуратно постриженной бородкой, гордой осанкой; живые и одновременно теплые карие глаза светились умом и проницательностью. Не могли девушки не купиться на такую внешность, однако факт оставался фактом.
Была и другая слава за отцом Федором, мешавшая, видимо, его карьере: нетерпимость и нечто похожее на юношеский максимализм. Он постоянно с чем-то боролся, постоянно отстаивал свою правоту. Гибкости ему не хватало; возможно, поэтому и не удалось пока создать семью. Слишком требовательным он был к своим избранницам, вот и не получалось серьезных отношений.
Отец Василий с иронией посматривал, какими заинтересованными взглядами провожали отца Федора девушки и молодые женщины. «Э-э, милочки, – думал священник, – этот красавец не сахар. Не так он прост, как вам кажется».
– Скажите, отец Василий, – заговорил наконец отец Федор, когда священники устроились за столиком у окна. – Вы вот тоже впервые летите в миссионерскую командировку. А как там встречают священников?
– Вы сами только что заметили, что я лечу впервые, – улыбнулся отец Василий.
– Но у вас все равно опыта больше, чем у меня. Ваша работа в этих местах и есть миссионерство. Вы ведь до этого в Поволжье служили?
– Я пошутил. Конечно же, я понял, о чем вы спрашиваете.
Молодая официантка с неуверенной улыбкой поставила на стол поднос. Было видно, что девушка впервые так близко встречается со священниками и не знает, как себя с ними вести. Отца Василия это всегда удивляло. Ну почему большинство людей относятся к священникам как к инопланетянам. Человек в облачении священника вызывает странные эмоции. Может, это психологическое наследие долгих атеистических десятилетий?
Помешивая ложкой в чашечке с чаем и глядя в окно на уходящую вдаль бетонную полосу, отец Василий продолжил разговор:
– По-разному встречают. Понимаете, есть определенная разница между людьми, живущими в центре России и здесь. Но уловить ее можно, только попытавшись уловить ауру. Вот вы, к примеру, уловить сможете, если попытаетесь. Деятельность ваша, простите, публичная, вы привыкли к вниманию. А там вы почувствуете совсем другое к себе отношение. Вы не обращали внимания, что в маленьких деревнях с людьми, попавшими туда впервые, здороваются на улице как со старыми знакомыми?
– Правда? – удивился отец Федор. – Не замечал. Хотя в деревне я не бывал.
– Жаль. Но, впрочем, это неважно. В маленьких деревеньках и поселках люди живут своим мирком. Они все друг для друга свои и автоматически любого нового человека тоже воспринимают как своего. Там, куда вы приедете, и на вас будут смотреть как на своего. Вы приедете к ним из большого мира, вы причастны к событиям этого большого мира, поэтому вы для них – авторитет. Представитель всей православной церкви. В их глазах мы ответственны за все, что связано с религией, мы всеведущи, мы лицо ее и дух. Каждое слово, каждый шаг и взгляд будут оцениваться. Там люди более доверчивы, и беседовать с ними предстоит крайне рассудительно. А беседовать ведь придется.
– Да-да, – согласился отец Федор. – Вы через это уже прошли, когда несколько лет назад приняли сельский приход, в котором много десятилетий не было храма. – Его вдруг перебил звонок мобильного телефона, извинившись, он полез под рясу. – Да, Настя. Конечно, уже в Туймаада … Боюсь, что с часок еще просидим… Конечно… Мы в кафе время коротаем… Ну, хорошо. До встречи. – Отключив мобильный, он пояснил: – Это Настя Бестужева. Она тут где-то рядом проезжает и хочет увидеться по поводу передачи. Что-то у них там изменилось.
– Жаль, если отменят, – покачал головой отец Василий. – Больно уж дело нужное. От общения с людьми в прямом эфире вижу очень большую пользу для духовного просвещения.
– Нет, вряд ли отменят. Анастасия Бестужева своего не упустит. Если уж ей какая идея втемяшилась, то не свернешь.
Авторская программа Анастасии Бестужевой «Перейдем на личности» шла в прямом эфире еженедельно. Программа была острой – в ней обсуждались наболевшие проблемы общества в целом и проблемы республики и столицы. Журналистка приглашала на свое ток-шоу известных людей, специалистов из разных областей, чиновников, депутатов. Все как обычно для такого рода передач. Но у Бестужевой была своя изюминка и заключалась она в том, что конкретный собеседник – очередной участник передачи – рассказывал, что лично он сделал, каков его вклад в решение той или иной обсуждаемой проблемы. Вот тут и начиналось самое интересное – оценить свой собственный вклад, если он имелся, в решение проблемы, определить свое участие или хотя бы свое место в ней, мог, как оказалось, далеко не всякий. Надо отдать должное, что автор и ведущая Анастасия Бестужева очень умело проводила границу между «понимаю и хочу сделать» и «сделал лично». Тем не менее на передачу шли, отстаивали, спорили, доказывали.
Когда отец Василий узнал, что руководство епархии предлагает ему стать соучастником этой программы вместе с отцом Федором, он поначалу немного испугался. Но на предварительной встрече Бестужева ему объяснила, что он ей нужен как представитель глубинки, который видит проблему возрождения духовности нации несколько с иной стороны, чем столичные священники, и он согласился.
– Как семья, как матушка? – неожиданно спросил отец Федор. – Каково ей тут после волжских просторов?
– Я матушку с сыном только в этом году перевез сюда.
– Что так? Были проблемы с жильем или не хотели обременять близких, пока не откроется храм?